— Очень интересно. Тогда позвольте спросить о готовящемся сейчас на Западе издании…

— Евангелия от Иуды? — опередил гость.

— Как вы догадались?

— Многие сейчас интересуются, очень многие.

— Не фальшивка?

— Помилуйте, как может быть не фальшивкой нечто исходящее от каинитов — разумеется, их собственная фабрикация.

— Помню только, что это секта гностическая первых веков. Вы их как-то совсем отрицательно охарактеризовали.

— Да и не за что похвалить — все с ног на голову переворачивали. Каин у них, видите ли, относился к разряду сверхпосвященных, Содом и Гоморра чуть ли не средоточие добродетели.

— А предатель Иуда зачем им понадобился?

Гость чуть подумал перед ответом.

— Не сам Иуда, нет. Просто Ему очень противились, — ударение ясно показало, о ком именно речь. — Только почему вы назвали Иуду предателем?

Странно прозвучавший вопрос озадачил.

Дмитрий взялся рукой за бутылку, чувствуя, что гость совсем не против «продолжить».

— Ну а как же его еще называть? Собственно, имя давно нарицательное.

— Нарицательное, — сильная рука взяла рюмку, и они снова чокнулись.

Гость выпил и снова не обратил внимания на тарелку, но заметив сожалеющий взгляд угощающего хозяина, взял вилку и скушал кусочек севрюги.

— Весьма приличного качества, — похвалил он, — астраханская, браконьерского происхождения, — и коснулся салфеткою губ. — Нарицательное имя, вы правы. Нарицать человечество очень хорошо научилось, а вот следить за собой — не очень.

Он поразмыслил немного, окунувшись ушедшим зрением внутрь. Совсем далеко…

— Иуда ничего не писал. Ведь и времени у него для этого не было, — голова уверенно очень качнулась, — абсолютно не было времени.

— Вам, однако, не понравилось почему-то, что я назвал Иуду предателем, хотя слова эти вовсе не оригинальны.

Лицо собеседника отразило слегка, что ему действительно не понравилось.

— Я бы сказал, это несколько неделикатно в отношении того, кто потом наложил на себя руки.

Митя подумал, что если честно — смерть Иуды всегда выпадала для него из общего евангелического контекста, и умный собеседник, пожалуй что, правильно указал на упущенный оттенок в религиозной истории.

— Вот, — подтверждая его мысль проговорил тот, — это во-первых. А во-вторых, предательство, Дмитрий Игоревич, очень непростое понятие. Вам, как хорошо образованному гуманитарию, не приходила мысль рассмотреть его в категории самого языка.

— Этимологически, вы имеете в виду? Ну, пре-дать, предлог здесь, конечно, несет переходящую смысловую нагрузку. Передать нечто?

— Именно, и в других языках структура слова такая же. Хотя в некоторых предательство выражается другим нашим выраженьем — «измена». Но тоже, как видите, «из» и «мена» — выход из установленного менового процесса.

Собственно говоря, из этого небольшого разбора не следовали никакие серьезные выводы.

Но гость пояснил:

— Понятие, таким образом, появилось как простая комбинация обыденных слов, а выведенное из обыденного-земного не может выражать глубокие смыслы. Возьмите, например, для сравнения, слово «чудо», оно ни в коем случае не вторично.

В машине, отвозившей его домой в ближний московский загород, Митя почти сразу заснул, и за час с лишним вполне освежился.

Где-то у него визитная карточка этого интересного собеседника… вышло, что подвалила компания разогретых совсем казаков, и гость быстро откланялся, а на место его бухнулся невысокий коренасто-округлый мужик в мундире и с атрибутами непонятного войска.