Учитель назначил его казначеем на полном доверии, и он был горд. Да, горд и наивен три года назад.

День второй

Осень, осень золотая.

Она везде золотая на бесконечных русских просторах, а в Москве, в невероятной ее неразберихе, она приходит на три всего-то недели, приходит, чтобы сказать каждому — ну посмотри, посмотри на себя — ты прожил целый год, не заметив другого движенья, кроме своей суеты, ты опять не подвел итоги и не сделал себя лучше ни в чём, разве будут твои последние дни такими, как эти мои сейчас, глупый — зачем ты топчешь эти прекрасные листья…

Граф Нарышкин — европейски образованный человек и тонкий эстет, обладал к тому же состоянием, очень много ему позволявшим. В историю русской архитектуры, благодаря графу, вошло так называемое «нарышкинское барокко», и прекрасная отреставрированная его усадьба в дальнем Подмосковье стала уже предметом серьезных вниманий некоторых «лиц» и известных организаций. Губернатор Московской области Дронов склонялся в этом смысле к Газпрому.

Но оказия вот, день вчера прошел без стакана, а в чистой голове совсем не удержалось обещание принять неких господ по поводу вот этого самого замка-усадьбы.

В кабинет губернатора вошли двое — немолодой, высокий с сильной фигурой, и колобковый какой-то мужик, улыбающийся во все стороны.

Губернатор пригласил их сесть и сразу заметил крупную пуговицу-бриллиант на воротничке строгого господина, а мужичок, показавшийся сначала граждански одетым, оказался в кителе и синих штанах с лампасами.

Он и сам имел казацкие корни.

— Вы из казаков?

— Из них, Шелеховы мы из Мелехова.

Это понравилось.

А явно старший из них, строгого вида, быстро проговорил — беспокоят по пустяку, речь идет об аренде Нарышкинского дворца-усадьбы всего дней на пять.

Губернатор хотел ответить, что на такие пустяковые сроки… к тому же сдавать для мелких дел, по сути, музей…

Но услышал:

— Полунин с Ришельевичем уже завтра переведут по пятьдесят миллионов долларов на это мероприятие. У меня, знаете ли, давние с ними кредитные отношения.

Губернатор сумел удержать челюсть.

Да, не зря он боролся и с федералами, и с Москвой за эту усадьбу. Пять дней, и сто миллионов. Да даже если они там изгадят чего… Шесть крупных бассейнов можно построить, или три ледовых дворца!

Лайнер в аэропорт «Шилково» шел вне графика тем спецрейсом, для которого открывались коридоры и эшелоны, а на диспетчерском пункте звучали команды другим самолетам попридержаться на курсе или пойти на второй-третий круг.

Сажать надо было личный лайнер Смирнова!

Через несколько минут легких волнений в диспетчерской увидели благополучно заходящую на бетонку машину, а еще через тридцать секунд раздались громкие голоса: красавец, какой красавец!

Лайнер, изготовленный фирмой «Боинг» в единственном спецэкземпляре, имел почти живое обличие — севший легким прикосновеньем, он не ехал, а скользил по дорожке — острый, чуть опущенный нос неласковой птицы, длинные с очень малым углом крылья, маленькие кабинные окна-глаза — вид прекрасного высокомерного существа, не желающего знать о других на земле или в воздухе.

Лайнер заехал с посадочной на рулежку, его хищный нос, не взглянув на аэропорт, повернулся и снова встал в профиль.

К прибывшему «борту» со всех ног заспешили — службы в красных и синих комбинезонах деликатно встали на своей технике метрах в сорока на предмет «обслужить», быстрым, почти лихорадочным шагом замаршировал военный оркестр, три девицы в надетых на пальто сарафанах и с кокошниками на головах понесли хлеб-соль, из VIP-зала двинулось два десятка солидной публики, последовавшей к самолету в порядке «ранжира» — самые главные впереди, затем просто главные, сзади — помощники-челядь.