— Нет, Митенька, ты не бросишь, но тебя, могу точно сказать, бросят наверняка.

Дома вечером министр выпил слегка коньячку и соврал жене, что очень устал.

Он совсем не устал, даже наоборот, от взвинченных нервов в голове была ясность, но очень неприятная ясность — с памятью происходит что-то скверное, и хорошо, если это просто склероз. Документы на новую партию «Эх, Россия» он просмотрел, узнал в акте регистрации собственную подпись и вспомнил — хотя не в деталях, но вспомнил — протокольный доклад по представленным документам одного из начальников департаментов. Все в полном порядке — численность отделений, выборочная проверка подписей на местах, счет, на который переведены уже полагающиеся на выборную компанию федеральные деньги. Кроме этой суммы — мелочь от частных сборов, то есть олигархическими деньгами там и не пахнет.

Он так и доложил Буркову, тот выслушал без интереса и сообщил вдруг, что умер Смирнов.

В России людей с такой фамилией чертова прорва, и министру не показалось странным, что пес его знает, о ком идет речь.

Однако дальше последовал неприятный вопрос о старых делах, которые в прокуратуре на покойного есть. И это бы ничего, хотя раздражало, что часто спрашивают по вопросам, относящимся к прежнему месту работы. Он, ориентируясь на слово «старые», осторожно ответил, что да, есть в архивах, и чтобы чего не ляпнуть, применил надежный прием — закашлялся, объясняя простудой. На другом конце произнесли слова про металлы, что облегчило совсем.

Да кто ж из них в первой половине девяностых не крал металлы — от лома, на который не списывались разве что космические корабли, до разных цветных.

Он подтвердил про металлы и снова обрадовался, так как с ним вежливо попрощались, с комментарием, что теперь, конечно, надо беспокоить не его, а новое руководство.

Вот правильно, они пусть и разбираются.

Однако с чем?

Тут, тут вот в голове заработал, словно, конвейер: Смирнов, девяностые, металлы… ну да, кинул еще «ельцинскую семью» — весь фонд советских редкоземельных, безумной стоимости… еще, по всем данным, в сговоре с хохлами умудрился добраться до урана в аварийном Чернобыльском блоке — хохлов тоже кинул, уехал в Швейцарию, массированные атаки на фондовые и валютные биржи, тема — кто именно в мире богаче — Смирнов или Гейтс — уже навязла в зубах и у публики, и у прессы…

Вот тебе на-а, приехал!

Шут с этой партией, но забыть про Смирнова…

Министр, сидя в кресле у торшера, с неразвернутой «Российской газетой» в руках, почувствовал легкую панику. Лечиться, и срочно!

Но как, чтобы не донесли о симптомах?

Снимут в момент, тот же Бурков позаботится.

Ох, ёж твою двадцать!

Газета раскрылась не от желания почитать, а от нервного движения пальцев.

Единственный уже государственный источник, но вот государственный, а деньги тоже зарабатывают на рекламе.

Глаза министра поблуждали по страницам и вдруг уперлись в рамку, увитую цветками, похожими на репей.

Он прочитал: целительство традиционными методами и методами народной медицины нервно-сосудистых заболеваний… еще какие-то слова, и главное: все формы склерозирования, активная стимуляция мозгового кровообращения. В заключение стояло: полная конфиденциальность анализов и медицинской карты.

Иуда не в первый раз уже за собою заметил, что пересчитывает деньги в ящичке, хотя прекрасно знает, сколько их там. И еще — монеты обладают странным свойством: они выглядят безликими и противными даже, когда их мало, и наоборот — обретают достойную внешность каждая, когда в ящичке их набирается полезный избыток.

Учитель назначил его казначеем на полном доверии, и он был горд.