Нарядный вельможа не заставил повторять приказания и поспешил к камбузу. Однако в спешке совсем позабыл о намыленной палубе и, не успев сделать и пары шагов, поскользнулся и грохнулся на спину, вызвав взрыв хохота. Остальные сеньоры тут же подхватили его за руки и за ноги.

   — Окунуть его в бочку! — закричал Нептун. — Трижды окунуть в бочку этого недостойного подданного моих владений! Только отпетый негодяй может упасть, когда его посылают за бочонком рома! А если бы он уже возвращался назад? Подумайте, что могло случиться с нашим ромом в руках этого мерзавца?!

   — В бочку! — дружно, в четыре глотки подхватили почетные советники.

   И сеньоры, державшие незадачливого собрата, трижды высоко подняли его над головами и глубоко опустили в бочку, однако вода оказалась подкрашена, и бедняга вышел после этой экзекуции весь сплошь вымазанный зеленой краской, чем вызвал веселые возгласы всех присутствующих, не исключая Дюпарке и отца Теэнеля.

   Тем временем другой сеньор отправился в камбуз и тотчас же вернулся оттуда с бочонком, который был немедленно открыт. Вслед за тем, не теряя времени, стали разливать живительный напиток по кружкам.

   — Я нарекаю тебя Валианом! — воскликнул Нептун. — Никто еще до тебя не был так достоин носить это благословенное имя, и я воздаю должное стараниям твоего крестного отца!

   Ром лился рекою, и бочонок был уже почти пуст, когда вдруг с юта донеслись крики и ругательства, какие только существуют на всех языках мира.

   Жак ни на минуту не усомнился, что спиртное разбудило в матросах дремлющие страсти. И пожалел о своей щедрости. Среди команды наступило минутное замешательство, однако матросы поняли, что происходит, куда быстрей, чем офицеры, отец Теэнель и даже сам Жак. И все вместе, толпой бросились было к юту. Они так спешили, что первые поскользнулись на намыленной палубе и упали, на них стали валиться другие, и пару минут матросы, скованные непривычными придворными нарядами, запутавшись в кружевах, взад-вперед катались по палубе, пока им наконец с большим трудом не удалось кое-как подняться на ноги, являя взорам обалдевшего Нептуна зрелище самой живописнейшей кучи малы, какую только может нарисовать воображение.

   К счастью, Жаку удалось удержаться в стороне от этой неразберихи. И он, опередив матросов, раньше добежал до юта, застав там сцену, которой и опасался более всего, —при всем своем драматизме в ней было изрядно и комедии.

   Ива Могилу явно вываляли в дегте, он был чернее любого родившегося на экваторе негра. И чем больше он размахивал руками, тем больше размазывал деготь по своему дородному телу. На лице его виднелись лишь два бешено вращающихся вытаращенных глаза да широко разинутый рот, из которого непрерывным потоком извергались самые отборнейшие проклятья. Вокруг него с видом, не предвещавшим ничего хорошего, толпились шесть-семь галисийцев, разряженных испанскими грандами, в надетых набекрень широкополых фетровых шляпах с перьями.

   Жак успел заметить, что матросы мало-помалу приближались к Силачу, но тот, непрерывно размахивая огромными ручищами, все-таки умудрялся держать их на почтительном расстоянии и не переставая ругался:

   — Холера вас задуши, только дайте мне шпагу! Пусть кто-нибудь даст мне шпагу или какой-нибудь ножик, и я разрублю вас, подонки из подонков, на такие мелкие кусочки, что их можно будет продевать в игольное ушко! Ну что, канальи! Кто первый? И я размозжу ему башку, как старую тыквенную калебасу, а для этого мне не нужно ничего, кроме вот этой самой руки, и не думаю, чтобы ваш капитан слишком уж сильно затужил.