Думала о браке. Брак – ограда, за которую порядочный человек и не проникает. Вне брака (в обществе, где приняты определенные условия брака) тягостна и неизбежна возможность внимания близких людей в эту сторону.

И еще – жалость и преувеличенное представление о своей роли и значении в жизни другого человека.

Сколько тягчайших драм в этих двух ловушках! Это калитки в ад на этом свете. И в ряде случаев, когда обманщики жалеют обманутых жен (или мужей), неизбежна ложь и моральная трусость с примесью корыстных, житейски удобных (иногда недоосознанных) элементов.

15 октября. Москва

С Женей Бируковой зарабатываю корректурой (из Госиздата). Не знаю, как это оплачивается. Вавочка и Алекс<андр> Викт<орович> печатают детские дошкольные книги – стихи – книги печатаются очень долго, медленно.

Вавочка живет в суровой бедности. В Доме младенца она давно уже не работает.

В Профсоюзе Работников Просвещения на площади Свердлова на перерегистрации я была застигнута врасплох вопросом дамы за окошечком перегородки.

– Чем вы живете без работы?

– В долг и надеждами.

– На что вы надеетесь?

– Ищу работы, какие попадутся. Мне обещали давать корректуру из Госиздата.

И неожиданно женщина эта (ее фамилия оказалась Землячка) спокойно сказала: «А я обещаю вам пособие по безработице из страхкассы вашего района» (15 рублей).

И оставила у себя листок с моим именем и адресом. Мне надо продержаться еще 2–3 месяца. Месяца через 3 я буду работать в Детском саду ВЦИКа в Москве. И жить там буду на Поварской улице, в масонском доме Соллогуба . Особняк этот построен с большими затеями.

Заведующая этим садом Елена Петровна Микини попросила меня дать ей мои записи о детях в Долгих Прудах. Микини понравилась мне, заинтересовала. И она сказала мне, чтобы я подождала бы, не брала бы эти 3 месяца постоянную работу. Мне будет интересно здесь работать, и условия работы лучше, чем в Дет<ских> садах Наркомпроса. Шесть Детских садов ВЦИКа состоят в ведении Клавдии Тимофеевны Свердловой  – сады эти числятся при ВЦИКе.

С ночлегами в Москве у меня не очень устроено. Все это время я спала в спальне Елизаветы Михайловны и Филиппа Александровича Добровых за условной занавеской. Их дом и после жесткого уплотнения так и остался Ноевым Ковчегом, где такие, как я, спасаются от потока, бездомья и неустроения. Я сплю на гобеленовом диване. Тут же за дверью в проходной прихожей (приемной для больных) на диване спит Фед<ор> Конст<антинович> Константинов, художник. С мая месяца ищет и ждет светлую комнату, необходимую ему и для работы, и для жизни. И, чудак, твердо решил найти комнату непременно в милом ему районе Москвы – между Остоженкой и Поварской. Золотые легкие волосы, большая золотая борода. Не то Пан, не то Фавн, не то Рабиндранат Тагор, а более всего – рафинированный русский мужичок, а все вместе – художник. Есть в этом варваре и доморощенный мудрец, и мечтатель о рае на земле. Он долго жил за границей – в Париже, в Италии, в Германии, но «все иностранное» как то «не испортило» русскую его сущность.

В когда то огромном кабинете Фил<иппа> Александровича, теперь разделенном на шесть частей, комнатушек закутов, живут:

1) за плотной перегородкой до потолка – еврейская культурная семья, численный ее состав определить невозможно;

2) сестра Елизаветы Михайловны – Екатерина Михайловна с собакой Динкой;

3) Даниил (Леонидович Андреев) – племянник Елизаветы Мих<айловны> Добровой;

4) Владимир Павлович – племянник Екатер<ины> Мих<айловны> по мужу ;

5) Фимочка, девушка, которой негде жить.