Кафкианский кот потерся о ее пальцы в знак согласия. Девушка ласково улыбнулась и погладила его по спине. Когда она протянула руку, под складками платья обозначились мышцы. Она подняла взгляд и увидела, как я за ней наблюдал. Я облизнул губы.

— А ты завтракал? — спросила она.

Я помотал головой.

— Значит, голодный. Пойдем, глупенький, позавтракаешь у нас. Будешь с полным желудком объяснять Герману, почему украл его часы.

Кухня располагалась в большом помещении в задней части дома. На незапланированный завтрак я получил круассаны из булочной «Фокс» на Плаза-Саррья. Девушка налила мне огромную чашку кофе с молоком и уселась напротив, пока я уплетал вкуснятину. Она наблюдала за мной, как за голодным нищим, которого приютила, — со смесью любопытства, жалости и недоверия. Сама она не ела.

— Я тебя здесь видела, — сказала девушка, глядя поверх моей головы. — Ты гуляешь с таким маленьким испуганным пареньком. Потом вы еще ходите по соседней улице, когда выскальзываете из интерната. Иногда ты приходишь один, напевая что-то себе под нос. В общем, вы неплохо развлекаетесь в этом тюремном квартале…

Я было собирался придумать остроумный ответ, как вдруг по столу растеклась огромная тень, похожая на чернильную тучу. Хозяйка дома подняла глаза и улыбнулась. Я остался сидеть неподвижно с набитым ртом и зашкаливающим пульсом.

— У нас гость, — объявила она весело. — Папа, это Оскар Драй, вор часов собственной персоной. Оскар, это Герман, мой отец.

Я проглотил кусок круассана и медленно обернулся. Передо мной возник силуэт, который показался огромным. На нем был шерстяной костюм, жилетка и галстук. Аккуратно зачесанная назад белая шевелюра ниспадала на плечи. На словно высеченном из мрамора лице были седые усы и темные печальные глаза.

Но что действительно его отличало, так это руки. Белоснежные руки ангела с длинными изящными пальцами. Герман.

— Я не вор, сеньор… — нервно сказал я. — Я могу все объяснить. Я решился проникнуть в ваш дом только потому, что решил, что в нем никто не живет. А когда вошел во двор, услышал эту музыку и, так уж получилось, увидел часы. Я не хотел их брать, честное слово, но очень испугался, а когда понял, что часы еще у меня, был уже далеко. Как-то так. Не знаю, смог ли я объясниться…

Девушка злорадно улыбнулась. Герман смотрел на меня темными непроницаемыми глазами. Я пошарил в кармане и протянул ему часы, мысленно представляя, как этот человек будет на меня кричать, угрожать полицией, армией и судом по делам несовершеннолетних.

— Я вам верю, — сказал он дружелюбно, взял у меня часы и сел с нами за стол.

У него был тихий, едва слышный голос. Дочь поставила перед ним тарелку с двумя круассанами и такую же чашку кофе с молоком, как у меня. Сделав это, она поцеловала его в лоб, а Герман ее обнял. Я наблюдал за ними в ярких отсветах струившихся через окна лучей. Лицо Германа, которое мне до сих пор представлялось невообразимо уродливым, оказалось тонким, почти болезненным. Он был высоким и необыкновенно худым. Он дружелюбно мне улыбнулся, поднося чашку к губам, и в этот момент я заметил, что между отцом и дочерью существовала привязанность, которая была превыше слов и жестов. В этом доме теней в конце забытой улицы их, отрезанных от мира, объединяла паутина взглядов и молчания.

Герман закончил завтракать и сердечно поблагодарил меня за то, что я взял на себя труд вернуть часы. Он был так любезен, что мне стало совсем совестно.

— Ну что ж, Оскар, — сказал он устало, — было приятно с вами познакомиться.