Хильда подошла к окну и прислонилась разгоряченным лбом к холодным прутьям решетки, через которую была видна лишь глухая серая стена. Повернув голову, она посмотрела на такую же серую дверь, через которую входила надзирательница. Соседние камеры с обеих сторон пустовали. При желании ей могли принести радиоприемник, книги и сигареты. Все, что угодно, только бы отвлечься от одиночества, ведь официально она пока ещё была только подозреваемой и находилась здесь в ожидании суда.

Вопреки утверждениям Стерлинга Кейна, у них не было неопровержимых доказательств, а только лишь косвенные свидетельства не в её пользу. К вечеру она уже полностью овладеет собой и добьется своего. К тому же её не лишили возможности распоряжаться деньгами, и можно будет что-нибудь придумать, ведь удача ещё повернется к ней лицом, а с сильными мира сего лучше обращаться с осторожностью.

Но завтра, когда Антон Корф начнет шаг за шагом складывать части головоломки, а адвокат, которого она увидит впервые, возьмет на себя её защиту, когда судья начнет интересоваться тривиальными, никому не нужными вещами, бедную Хильду ждет пугающая участь заключенной женской тюрьмы. Она станет водиться с детоубийцами, проститутками и сифилитичками, обмениваться с ними своими секретами и рецептами! Никакого одиночества, только временная изоляция за неподчинение правилам внутреннего распорядка. Она будет носить тюремную робу, научится ненавидеть надзирательниц, тайно передавать записки, стучать миской по решетке в дни исполнения приговоров и дожидаться своего собственного. Потом изоляция в камере смертников под непрерывным наблюдением надзирательниц, сменяющих друг друга у дверей её клетки.

Ей придется спать, умываться и отправлять свои надобности под равнодушными взглядами надсмотрщиц, которые станут открывать рот лишь для того, чтобы отдать приказ или напомнить ей, что вечная жизнь — не для грешниц.

Теперь легче ей будет дожидаться последнего дня. Ум её будут занимать мелочи быта: клопы в постели, параша у изголовья и прочие гадости, непостижимые для нормального человека.

Несчастной Хильде внезапно стало дурно, она закрыла глаза и вцепилась руками в прутья решетки, чтобы не упасть. Головокружение прошло так же неожиданно, как и началось. Хильда снова открыла глаза и увидела серую стену.

Нет, ещё ничего не потеряно. Она слишком рано запсиховала, вот и все. Маленькая полутемная камера вполне удобна. Никаких назойливых посетителей. Да и тюремная койка лучше соломенного матраса. У неё нет причин унывать!

Хильда принялась расхаживать по камере: двенадцать шагов в одну сторону — семь в другую. Слезы слепили её, пот лил градом, приходилось то и дело вытирать руки об юбку. Какое-то беспокойное и назойливое чувство внутри неё призывало к действию. Она не могла больше терпеть этот трусливый голос, убеждавший её, что любая жизнь лучше смерти. Хильда не должна ни слушать, ни думать о нем. Внезапно на неё снизошло просветление, она обрела веру в Господа, поведала ему о своих несчастьях и уповала на его всемогущество.

Напряжение было столь велико, что Хильда снова перестала дышать. Потом уперлась одной рукой в стену, другой схватилась за горло и стала жадно ловить ртом воздух…

Рука на стене оставляла мокрые следы, которые медленно исчезали.

Тишину камеры нарушили беспокойные шаги, мысли унеслись в далекое детство, но все было так далеко от неё и ничего хорошего не сулило. Вновь ужасы войны: бомбежки, пожары, гибель друзей и родителей. На миг воспоминание о солдате, встреченном в руинах, пронзило её острой болью. Она попыталась вспомнить его лицо, цвет глаз, но с ужасом поняла, что помнит только небритый подбородок на своем плече, — и больше ничего.

Что же останется после нее? Ее душа. Да, можно считать так; недалекий ум, зараженный честолюбием, который заманил её в эту бездну.

Хильда подумала, что круг замкнулся, но все её существо взывало к жизни.