— Морайя был о тебе высокого мнения. Чрезвычайно высокого.

— Не иначе как умаслить меня хочешь, друг мой Маноло? Чтобы я изменил свое мнение о сраном шведишке…

— Я вовсе не прошу тебя изменить мнение о нем. Просто говорю: он нужен мне. Он и его прибор. Иначе никак не понять, что хочет сказать девушка. Которая выбрала меня. Тебе, наверное, неприятно все это слышать…

— Да я просто в бешенстве!

— А его адрес у тебя не сохранился?

— Не сохранился. К чему мне его адрес?

— Он давал его тебе, я знаю. Вырвал лист из ежедневника и написал адрес на нем. И выразился в том смысле, что если случится что-нибудь интересное…

— У нас вот уже три года случается что-нибудь интересное. Каждую зиму. Только знать об этом какому-то сраному шведишке вовсе не обязательно. И никому не обязательно. Это тайна, будь она неладна! Наша с тобой тайна. Я уже язык сбил, втолковывая тебе про нее. Но ты, я смотрю, не хочешь униматься.

— Дело не во мне, Анхель-Эусебио! Ты мой единственный друг, и я всегда был за тебя. И хранил тайну.

— А теперь? Ты больше не собираешься хранить тайну?

— Нет-нет, что ты! От меня не то что человек, кошка ничего не узнает!

— Тогда какого черта всплыл этот засранец Морайя?!

— Он дал тебе адрес…

— Я им давно задницу подтер, адресом! Сказано тебе — нету его, нету!

— Есть.

— Заткнись! По-хорошему тебя прошу, Маноло!..

— Успокойся, пожалуйста, успокойся! Если уж на то пошло — не одному тебе он оставил листок из ежедневника…

— Вот как? Кому же еще?

— Мне.

— Ах, ты… Сукин ты сын, Маноло!.. Ты еще худший засранец, чем плешивый Морайя! Убить тебя мало, сукина сына! Еще и комедию ломал…

— Успокойся, пожалуйста, успокойся!

— Хорошо. Я успокоился. Видишь — успокоился. Держу себя в руках. Ты… ты написал ему?

— В общем — да.

— И что же ты написал?

— Ничего особенного. Ничего о мертвых девушках, если это тебя интересует. Ни слова о нашей тайне. Маноло совсем не такой дурак, каким его хотят представить.

— Я и не говорил, что ты дурак.

— Говорил. Говорил, что голова у меня некрепкая, что она — как худое ведро… А я всего лишь сообщил, что у нас появилось кое-что интересное. Появились киты. И что киты эти поют совершенно особенные песни… Это ведь не очень далеко от истины?

— Совсем недалеко, друг мой Маноло. Если ты именно так видишь истину.

— Слышу. Я только слышу ее, Анхель-Эусебио. Но не могу понять. Потому-то мне и нужен Морайя. Морайя и его чудесный прибор. Прости, что не сказал тебе раньше.

— Я не сержусь. Если бы мне самому приспичило послать весточку шведскому чудиле, вряд ли я сочинил бы лучше.

— Ты вправду так думаешь?

— Конечно. При условии, что ты написал не про сучек, а про китов. Про их песни. Но если ты слил информацию о том, что произошло на самом деле… То должен понимать — огребем мы за нашу самодеятельность по полной. Сгнием в тюряге, как какие-нибудь убийцы.

— Мы не убийцы!

— Никто и разбираться не станет.

— В том письме было только про китов и их песни, Анхель-Эусебио. Только про них! Клянусь тебе! У меня и черновик остался.