|
– Хорошо, допустим, – ответил маркиз. – Надо же вам когда нибудь узнать, что вы не вольны распоряжаться капиталом. Герцог, не зная, что предпринять, так стиснул руки, что хрустнули пальцы, и погрузился в молчание. Маркиз, с трудом преодолевая привычную сдержанность, сел подле Гаэтана и, коснувшись его сжатых рук, как бы противившихся этому прикосновению, сказал: – Друг мой, вы чересчур высокомерны со мной. Неужели, оказавшись на моем месте, вы поступили бы иначе по отношению ко мне? Герцог почувствовал, что сердце его дрогнуло, и разразился слезами. – Нет, – воскликнул он, крепко сжимая руки маркиза, – я не сумел бы да и не посмел бы так поступить, потому что мой удел – причинять зло, а спасать чужие жизни – это счастье не для меня. – Но вы хотя бы понимаете, что это счастье, – продолжал Урбен. – Отныне считайте меня своим должником и верните мне дружбу, которая гибнет от вашей уязвленной гордости. – Урбен! – сказал герцог. – И ты еще говоришь о моей дружбе? Сейчас самое время мне рассыпаться перед тобой в благодарностях, но я этого не сделаю. Я никогда не надену лицемерной маски, никогда не паду так низко. Знаешь ли ты, брат, что я всегда тебя недолюбливал? – Да, знаю и объясняю это различием наших вкусов и душевного склада. Но разве не пробил час нам полюбить друг друга? – Но этот час ужасен! В этот час ты торжествуешь, а я унижен. Скажи мне, что, не будь матушки, ты бросил бы меня на произвол судьбы! Да, ты должен мне сказать честно, к тогда я прощу тебе твой поступок. – Разве я тебе об этом не говорил? – Скажи еще раз… Ты колеблешься? Стало быть, это вопрос чести. – Да, если угодно, вопрос чести. – И ты не требуешь теперь от меня большей любви, чем я питал к тебе прежде? – Я знаю, что такова моя участь, – грустно отозвался маркиз. – Я не рожден быть любимым. Эти слова окончательно покорили герцога, и он бросился в объятия маркиза. – О, прости меня! – воскликнул Гаэтан. – Ты лучше меня. Я уважаю тебя, восхищаюсь тобой, почти благоговею. Теперь я знаю, что ты мой лучший друг. Господи, что мне для тебя сделать? Может, ты любишь женщину и нужно убить ее мужа? Или хочешь, я поеду в Китай за редким манускриптом в какую нибудь пагоду, рискуя попасть в колодки или подвергнуться другому, столь же приятному испытанию? – Ты, Гаэтан, только и думаешь, как со мной расквитаться. Люби меня чуть больше и считай, что заплатил за все сторицей. – Я люблю тебя от всего сердца, – отвечал герцог, обнимая брата. – Ты видишь, я плачу как ребенок, но и ты уважай меня хоть немного. Я стану лучше, ведь я еще молод, черт возьми. В тридцать шесть лет еще не все потеряно. Правда, я уже порастратил себя, но я остепенюсь… Тем более что ничего другого мне не остается. Все еще сложится прекрасно. Я поправлю здоровье, помолодею. Летом поеду с тобой и матушкой в деревню, буду рассказывать забавные истории, стану смешить вас… Ты только помоги мне в этих планах, поддержи, не оставь, утешь! Ведь я зашел в тупик, и мне сейчас очень плохо. Маркиз сразу же заметил исчезновение пистолета, который еще час назад лежал на столе, но не подал вида. По лицу брата он, впрочем, понял, какой мучительный душевный перелом в нем только что произошел. Он знал, что силе духа Гаэтана положены известные пределы. – Одевайся, – сказал ему маркиз, – поедем завтракать. Поболтаем, потешим себя химерами. Может быть, я и докажу тебе, что иногда человек богатеет в тот день, когда утрачивает все. V Маркиз повез брата в Булонский лес, который в ту пору еще не был великолепным английским садом, а всего лишь прелестной рощей, тенистой и укромной. Стояли первые апрельские дни. Погода была превосходная, на полянах синим ковром распускались фиалки, и стайки непоседливых синиц щебетали кружа у распустившихся почек, а бабочки лимонницы, эти вестницы весенних погожих дней, робко порхали, словно трепетали на ветру едва появившиеся, еще желтоватые листочки. |
