Привыкнув к тому, как выглядит смерть в самых чудовищных формах, насмотревшись на трупы во всех видах, я смотрел теперь на мертвое человеческое тело с таким же равнодушием, с каким люди, зайдя в магазин, смотрят на мясо, лежащее на прилавке. Разница только в том, что мяса здесь было побольше. Иногда я и сам поражался безразличию, с которым я мог изучать утопленников, зарезанных, раздавленных, застреленных, сожженных и забитых до смерти дубинками, хотя конечно же сознавал, какой ценой такое безразличие достается. Я видел столько смертей на турецком фронте и во время моей службы в Крипо, что перестал смотреть на труп как на что-то, имеющее отношение к человеку. Став частным детективом, я по-прежнему сталкивался со смертью, поскольку поиск пропавшего человека нередко приводил меня или в морг при больнице Святой Гертруды, самой большой в Берлине, или в домик спасателей у пристани на канале Ландвер.

Несколько мгновений я стоял, глядя на страшную картину, открывшуюся моим глазам, и размышляя о том, что же сделали с головой этого несчастного, так резко отличавшейся по состоянию от всего тела, когда наконец доктор Ильман обернулся и увидел меня.

- Милостивый Боже, - проворчал он, - Бернхард Гюнтер, ты еще жив?

Я приблизился к столу и выдохнул с отвращением.

- Господи Иисусе! - сказал я. - Помнится, последний раз я дышал такой вонью, когда прямо на меня рухнула лошадь.

- Впечатляющее зрелище, ничего не скажешь.

- И не говори. Он что, сражался с белым медведем? Или его зацеловал Гитлер?

- Нетипичный случай, правда? Словно ему сожгли голову.

- Чем? Кислотой?

- Кислотой. - В голосе Ильмана послышались довольные нотки, словно я был учеником, ответившим урок на "отлично". - Ты молодец. Трудно сказать, что это была за кислота, но, скорее всего, соляная или серная.

- Похоже, что убийца сделал это, чтобы его не смогли опознать.

- Именно так. Но заметь, что это не помешало мне установить причину смерти. Ему в ноздрю засунули сломанный бильярдный кий. Он-то и повредил мозг, смерть наступила мгновенно. Весьма необычный способ убийства, в моей практике первый такой случай. Впрочем, пора бы уж перестать удивляться изобретательности убийц. Но я вижу, что ты как раз не удивлен. Надо сказать, Берни, что, помимо живого воображения, у тебя просто стальные нервы. Конечно, люди со слабыми нервами не решатся сюда прийти. Я деликатен и только поэтому не выпроваживаю тебя отсюда за уши.

- Мне нужно поговорить с тобой о деле Пфарров. Ты делал вскрытие Пауля и Греты Пфарр?

- А ты хорошо информирован. Сразу хочу тебе сказать, что семья забрала их тела сегодня утром.

- А свой отчет ты уже сдал?

- Послушай, я не могу беседовать с тобой в такой обстановке. Мне нужно закончить вскрытие. Я освобожусь через час.

- Где мы встретимся?

- В кафе "Приют художника" в Старом Кельне. Там тихо и нам никто не помешает.

- "Приют художника", - повторил я. - Я его найду.

Я повернулся и направился к стеклянным дверям.

- Э-э, послушай, Берни. Ты сумеешь подбросить мне деньжонок в долг?

Независимый город Старый Кельн, давно уже поглощенный разросшейся столицей, располагался на небольшом островке на реке Шпрее. Город почти сплошь состоял из музеев, поэтому остров прозвали "Музейным". Однако должен признаться, что я никогда не бывал ни в одном из этих музеев, поскольку не очень интересуюсь прошлым. По моему глубокому убеждению, именно страсть немцев к возвеличиванию своего прошлого и привела нас туда, где мы находимся сейчас - в кучу дерьма. Нельзя зайти в бар, чтобы какой-нибудь скот не начал рассуждать о границах Германии до 1918 года или не вспомнил Бисмарка и то, как мы в свое время громили французов. Это раны старые, и не стоит их бередить.

Снаружи кафе "Приют художника" ничем не привлекало к себе внимания: дверь его была выкрашена обычной краской - никаких признаков фантазии, цветы в ящике засохли, а на грязном окне висело написанное ужасным почерком объявление: "Здесь можно послушать сегодняшнюю речь Геббельса".