Но мысли эти пришли к нему уже потом, много позже, вместе с воспоминаниями, которые тогда еще были жизнью.

Катя-Катерина, девочка-мечта, не успевшая стать привычкой. Маленькая фея, случайно залетевшая в его дом. Ушла — и звезды погасли. Он один бредет в темноте. «Жизнь во мгле». Кто это написал? Звучит красиво…

«Цветы, посаженные тобой, растут…» Откуда это? Все уже было на земле, повторяясь многократно, но каждый заново открывает для себя и боль, и радость. Пришла его очередь.

Растут на даче цветы, посаженные Катей, и каждую весну всходит посеянная ею трава, теснятся на полках книги, которые она читала, и потихоньку выцветает на солнце покрашенный ее руками забор.

Вот она оглянулась, вся перемазанная зеленой краской. Вот зажигает свечи и смотрит на него лукаво, и лицо ее таинственно озаряет колеблющийся язычок пламени. А вот кидает в него снежком и звонко хохочет, пока он не опрокидывает ее в сугроб, и они долго целуются в мягком сыпучем снегу.

Мгновенные вспышки памяти, как фотографии, любовно подобранные в семейном альбоме.

Она звала его Дима, единственная из всех, именно потому, что это подчеркивало его безраздельную ей принадлежность.

— Знаешь, — говорила она, — я так тебя люблю! Если с тобой, не дай Бог, что-то случится, я тоже умру. Потому что у меня больше ничего не останется…

Но случилось с Катей. А он, Митя, продолжает жить. Как мальчик Кай — с кусочком льда вместо сердца.

22

Маруся тихо поднялась и прошла в свою комнату. Она уже лежала в постели, когда Митя осторожно стукнул в ее дверь.

— Маша, ты спишь?

Она не ответила…

* * *

Первого января сразу после обеда Митя уехал. А второго засобиралась в Москву и Маша.

— Что же ты с Дмитрием не поехала? — удивился Василий Игнатьевич. — Будешь теперь маяться на перекладных.

— Получу в Иванове свою тысячу, оформлю доверенность, а вечером на автобус. А может, поездом поеду, посмотрим.

— Возьми деньги, которые Митя оставил.

— Нет, не возьму…

— Ты что, дочка, слышала наш разговор? — догадался Василий Игнатьевич.

— Слышала…

— Уж ты прости его, дурака.

— А за что? Он передо мной действительно ни в чем не виноват. А сердцу ведь не прикажешь…

…В московском автобусе было холодно, не переставая плакал ребенок и громко храпел какой-то дядька.

Маруся откинула кресло в надежде немного подремать. Но разве уснешь, когда в голову лезут всякие мысли? Наконец ребенок замолк, а дядька, видимо, пробудился, и в тускло освещенном салоне повисла долгожданная тишина, наполненная тихим гулом мотора и ровным дыханием спящих пассажиров.

Маруся поплотнее запахнула шубку, закрыла глаза и не заметила, как заснула.

И приснился ей странный сон. Будто идет она бескрайним снежным полем, и видна уже вдали маленькая деревенька — черные избы утопают в снегу по самые крыши. Вдруг, подобно гигантским птицам, опускается с неба волчья стая. И она, цепенея от ужаса, падает в снег, но тот не прячет, выталкивает на поверхность, словно морская соленая вода. А волк уже рядом, смотрит пронзительными глазами. Маша хочет бежать и не может — ноги вязнут в глубоком рыхлом снегу. Волчья морда все ближе, ближе, и видит Маша — лицо-то человечье, и понимает, что это Монин! И хочет ударить по небритой щеке, оттолкнуть, но руки как ватные — не поднять. А тот уже обнимает ее, щекочет мягкой душистой шерстью, и Маше приятна запретная ласка, потому что это и не Монин вовсе, а Митя.