Она была невелика, однако в ней чувствовались силы, которые напряженно пульсировали между стенами, затаившиеся неведомые силы, которые в любой момент могли пробудиться к жизни. Мне казалось, что здесь сосредоточено больше энергии, чем во всем Гелиополисе снаружи.

От полированного потолка шел приглушенный свет, образуя зыбкую материю, сотканную из пересекающихся лучей, призрачную и искрящуюся. Пол понижался к небольшому углублению посередине, где лежала матовая полусфера диаметром метра в полтора, похожая на фонтанчик опалесцирующей воды. Стены были зеркально-серебристые.

Я ждал, с бьющимся сердцем. Сверху вниз падали потоки приглушенного света, образуя световые колоннады. Через какое-то время мне показалось, что они стали ярче. Матовая полусфера начала испускать холодный свет, и к сиянию, лившемуся с потолка, добавился золотистый оттенок. По-прежнему было тихо. Око Аполлиона стало матовым, световые колонны тоже.

Свет ослабел и вновь стал сильнее. На этот раз сияние золота в нем стало отчетливее. Око потускнело, вспыхнуло и снова потускнело. Изменения происходили все быстрее, в зеркальных стенах отражались каскады золотых вспышек. Я заметил свою собственную фигуру, то появлявшуюся, то вновь исчезавшую, в такт снопам падающих сверху солнечных лучей.

Они засверкали как молнии, и внезапно комната превратилась в ослепительную золотую плоскость, такую яркую, что я не мог смотреть. Подняв руку, я прикрыл ладонью глаза. Но и под веками, как кипящие облака, клубились цветовые пятна. И вдруг эти облака разошлись, и какое-то лицо заглянуло сквозь них в бездны моего мозга.

Мне казалось, что каждая клеточка моего организма инстинктивно бежит от этого взгляда. Я чувствовал страшный холод, закрадывающийся во все мышцы и нервы, словно тело мое внезапно замерзло при виде красоты этого Лица… Лица Аполлиона.

Я смотрел на бога.

Многие легенды, сохранившиеся до наших времен и нашего мира, воспевали красоту Аполлиона. Но то была совсем не человеческая красота. Его лицо имело все черты, характерные для лица человека, но его красота превосходила любую человеческую красоту в такой же степени, как сияние солнца превосходит пламя свечи. Ни в одном языке мира нет слов, которыми можно было бы описать его вид… или то, как это божественное величие пренебрегало глазом, который в него всматривался.

Он отнесся ко мне равнодушно, сохраняя дистанцию, отделявшую богов от дел этого мира. Я был не более чем крохотной морщинкой на глади божественных помыслов, непонятных для любого разума, кроме его собственного. И я отчетливо сознавал бесконечность всевозможных золотых сооружений, невероятно высоко уходящих в золотое небо. Мир бога!

Бога?

Мне вспомнился циничный скептицизм Фронтиса. Офион верил в божества, но верил ли в них Фронтис? Могла ли эта жуткая красота быть все-таки просто человеческой? Или более чем человеческой, но менее чем божественной?

Все эти мысли пронеслись в моей голове за долю секунды, за время, пока Лицо с холодным равнодушием смотрело на меня сквозь тщетный заслон моих сомкнутых век. Я вновь открыл глаза. Всю комнату заливало сияние, и это был не просто свет. Потоки энергии самого Солнца, казалось, протекали сквозь тело и мозг. Мощь самого…

Я не мог подобрать слово. Во время этого огненного омовения с. моего разума одна за другой срывались завесы, и за ними находилось нечто, сиявшее ярче Ока солнечного бога. Наконец сгорел последний покров, и не осталось ничего…

Мы стояли на холме втроем — Цирцея, Язон и высокая, удивительно мрачная фигура за нашей спиной. Лица наши были обращены к далекому зареву, а меня, словно вино бокал, наполнял страх. Я знал, что за существо стоит позади. Это была богиня. Люди называли ее Гекатой.

За многие недели, проведенные на Эе, Язон узнал правду, таившуюся за алтарями, погруженными в облака.

Цирцея — жрица Гекаты.