Герцог описал последнюю оперу, на которой он присутствовал. Он рассказал Катерине о новом певце, который произвел фурор в Воксхолл-гарденз. Потом описал пару гнедых, которых купил в апреле на конном рынке Татерселз, и которые оказались самыми лучшими в Гайд-Парке.

Катерина внимала каждому его слову.

Ее рот приоткрылся, и грудь под дорогими кружевами бурно вздымалась, будто слова герцога возбуждали ее.

Пальчики девушки были стиснуты так, что костяшки побелели, а глаза сквозь прорези маски жадно ловили его взгляд.

За всю свою жизнь герцог не встречал никого, кто слушал бы его с таким вниманием. Помимо воли чувствовал себя польщенным, но вместе с тем было смешно, что все, что бы он ни сказал, так жадно поглощается.

Закончив, наконец, свой довольно долгий рассказ, герцог поднес к губам бокал вина. Его внимательная слушательница расслабилась и глубоко вздохнула, точно в экстазе.

— Спасибо, — тихо проговорила она. — Я не могу выразить, как я вам благодарна! Я запомню каждое ваше слово. Я буду думать обо всем, что вы рассказали, и это поможет мне. Поможет вынести то, что суждено вынести!

Герцогу стало любопытно.

— Могу я помочь вам? — спросил он и тут же подумал, а не поторопился ли он с этим предложением.

— Вы ничем не можете помочь, милорд, — ответила Катерина, — но я признательна за вашу доброту. А теперь я хотела бы попросить… если это не слишком вас затруднит, не будете ли вы так любезны проводить меня до моста, где ждет моя горничная? Мне как-то страшно идти туда одной.

— Я провожу вас, — сказал герцог, отмечая про себя, что девушка благоразумно думает, что это может быть опасно.

К вечеру шум на площади стал намного громче, и весельчаки в маскарадных костюмах вовсю подшучивали друг над другом.

Кто-то привел туда живого слона, белое конфетти сыпалось словно снег, и уже зажигались гирлянды цветных фонарей, протянутые от столба к столбу.

Обезьянки плясали на шарманках, в сотнях балаганов толпились зрители, а на площади все играла музыка и все кружились и кружились в танце.

Юбки дам взвивались множеством оборок, домино распахивались, открывая струящиеся каскады шелка.

Смех звучал все громче и громче, почти заглушая оркестр.

Держа Катерину под руку, чтобы она не потерялась в толпе, герцог выбрался из ярко расцвеченного волшебства площади в сумрак улицы, ведущей к каналу.

Когда они подошли поближе, герцог увидел под мостом много гондол. Все они были ярко украшены, некоторые — принадлежащие богатым семьям — отличались изысканной резьбой, а гондольеры носили шелковые куртки, короткие бриджи, длинные чулки, красные кушаки и красные шапочки.

Катерина явно не рассчитывала, что герцог будет провожать ее до самой гондолы.

Она остановилась наверху лестницы, спускающейся к каналу, и герцог, не желая смущать девушку, не стал долее навязывать ей свое общество.

— Спасибо, — снова сказала Катерина тем же робким, прерывающимся голоском. — Спасибо, милорд! Я была так счастлива сегодня.

— Для меня честь познакомиться с вами, — ответил герцог. — Позвольте пожелать вам счастья.

В этот момент на мост высыпала шумная толпа масок. Герцог знал, какой грубой и нахальной бывает подвыпившая толпа гуляк, он схватил Катерину за руку и оттащил подальше от лестницы в тень соседнего дворца.

Они встали под аркой. Маски, буяня и насмешничая, задираясь и толкая всех, кто попадался на их пути, наконец благополучно прошли мимо.

— Теперь вы понимаете, — строго сказан герцог, — что такой молодой девушке, как вы, крайне неблагоразумно приходить одной на карнавал.