Из мелкого и невзрачного ксенолога-аналитика я превратился в таинственного «находящегося в распоряжении». Судьба сделала боевой разворот: словно из рога изобилия посыпались вдруг на меня банковские билеты, в просторечии именуемые бабками… За пару не шибко тяжелых ранений я получил, как за два инвалидных. Левый карман кителя украсил Рыцарский крест с соответствующей прибавкой к жалованью и хоть и малоупотребляемым, но тешащим самолюбие титулом «кавалер». Это была, так сказать, официальная часть торжества (хотя еще на Рогнаре я смекнул, что операции, в которой я задействован, как раз официально-то и не существует) – но на все воля Божья…
А неофициально я получил симпатичную кредитку с логотипом одного крупного колониального банка и энным количеством нулей на индикаторе. Там были одни нули – но, хо-хо, я отлично понимал, что единичку просто не видит глаз непосвященного… единичку в левом разряде.
Рогнар, Рогнар… как много ты мне дал, и – о Боже! – как же много ты отнял. Иногда я часами смотрю на платиновый перстень с редким камнем, что украшает мой безымянный палец… он так здорово контрастирует с тончайшей черной кожей моей правой перчатки. Этот перстень я снял с мертвой руки рыжеволосой девушки Тин, которая навсегда осталась на Рогнаре, вмурованная в гранит далеко выступающей в море скалы… а море там бушует круглый год, и шум его седых валов – поминальная песнь. Ложем Тин стал холодный камень, покрывалом – шитый золотом имперский стяг. Памятью о ней, вечной болью, тоской моей, летящей среди звезд в холодной бездне равнодушного неба, стал этот перстень.
А когда-то, давным-давно, юный лейтенант повстречал другую девушку – малютку Рене, свою первую настоящую любовь, бесконечно сладкую и невыносимо горькую одновременно…
Безжалостный ветер Рогнара унес их обеих. Их давно нет, но я слышу их голоса, их голосами разговаривают со мной звезды одинокими и холодными моими ночами. Во мне звучат их голоса… голос Рене, такой юной, такой сильной и слабой одновременно, молящей о любви и просящей защиты… голос Тин, чуть хрипловатый шепот, голос задорной рыжеволосой аристократки, мужественной, терпеливой и нежной, готовой умереть за меня в любую минуту.
Я не смог сберечь вас, милые мои женщины, простите меня. Обе вы умерли нелепо и случайно. Видно, на роду мне написано платить за все максимальную цену – хочу я того или нет. А может, я просто рыбешка, бьющаяся в сетях многомудрых богинь судьбы, – кто знает? Но цены высшей, нежели та, что была уплачена мной, я дать просто не мог…
Я прошел мимо пустого в этот час подъемника, отщелкнул замки на лыжных ботинках и остановился на ступенях мраморной лестницы, ведущей ко входу в «Грот». Солнце клонилось к западу, окрасив снег в немыслимо красивый голубоватый цвет, но, хотя воздух был спокоен и по-зимнему прозрачен, я не поручился бы, что ночью не случится быть метели: здесь, в горах, погода порой меняется совершенно неожиданно.
Боковым коридором я обошел холл и курительную, из которой уже раздавался стук шаров, и по покрытой дорогим ковром лестнице поднялся в свои апартаменты. Заказав по телефону обед, я разоблачился, по-быстрому принял душ, просушил свою гриву, не совсем подходящую для молодого бизнесмена – в меру спортивного, образованного и воспитанного, но уж никак не относящегося к заносчивой касте имперских офицеров – и, переодевшись в халат, принялся за еду.
Первым делом я выкушал сто граммов ледяной водки из запотевшей рюмки и заел ее черепаховым супом. Да-да, это был суп из самой настоящей земной черепахи, не сомневайтесь. С солдатской быстротой я расправился с супом и в несколько расслабленном состоянии принялся терзать роскошный кусок поросятины, зажаренной в сухарях с пряностями. |