– Чей?

– Да – ну те же: Элеоноры Леоновны! Чей же еще?

– Как? Мандро?!

– Кто?

– Как кто: тог, который… ну глаз же!

И стиснула пальцы; и вновь их растиснула: белые пятна остались на них.

____________________

Никанор вспомнил все:

– Укокошу его!

И Пабло Популорум

Захватив кочергу из-под печки, он – в дверь: был таков. Серафима же, простоволосая и неодетая, выбросив локоть, как щит, захвативши юбчонку другою рукою, с оскалом, – за ним: через снежины; блеск золотых волосят с красно-розовым просверком бросила в золотоватые, солоноватые уже вечерние блески, пылающие из вишневых дымов.

«Фрр» – скорее, скорее, скорее, и локтем – направо, налево: по воздуху!

А изумрудные складки и крылья сиреневой шали, запырскавши искрой, плескались за ней.

Впереди – благой мат:

– Фу, фу, фу!

Кочергой по ледовине:

– Я!

Никанора поймав за рукав, перепрыгивала чрез алмазные ребра загривин; увидев Мардария, несшего кислый кочан через двор, руку вырвав, рукою – на дом, а очком – на него: Никанор:

– Помогите, – он выорнул, – вор, выжигающий глаз!

Перенесся; и – фрр – Серафима за ним: перепырснула блеском из блесков.

Мардарий, напучив глаза, бросив кислый кочан, точно бомбу, в сугробину, дернувшись красно-оранжевой гривой и красно-оранжевым усом, толкаясь локтями —

– за ними: —

– и бросив тюфяк на снега,

баба-Агния, шамкая и клюнув носом: —

– за ними! —

Икавшев – за всеми!

И сахарным хрустом, и треском, как рыбьих чешуек, отхрустывало десять ног.

Распахнулся ледник: из него повалили рабочие, как вырастающие из кочанной капусты: явился на свет, чорт дери, забастовочный весь комитет, заседавший бессменно в под-польи под домом, который искала полиция, – то есть: Сей-женко, Гордогий, Богруни-Бобырь, Умоклюев, Франц Узи-ков, Саша Шаюнтий.

За ними – Пабло Популорум: из Пизы!

А из-за заборов торчало в дыре гнидоедово рыло; и выпуклое и багровое, как голова идиота, свалилось огромное солнце.

Бой братьев

Влетев в коридор друг за другом, – наткнулись они на препятствие!

– Ай!

– Осторожней!

Во мраке, держа караул при дверях, с половою огромною щеткою, как с алебардой, профессор Коробкин стоял; увидавши махающего кочергой Никанора, ведущего в бой —

– Серафиму,

– Мардария,

– Агнию, —

– он, —

– точно

бравый солдат, выпад делающий в неприятеля, выкинул щетку в лицо Никанору.

И братья Коробкины, вооруженные друг перед другом, пылая готовностью, – брат, Никанор, – нападать, брат, Иван, – защищаться, – сопели друг в друга, вперяясь друг в друга.

И вдруг брат, Иван, – как затявкает, бросившись усом на темь коридора, откуда пылали кровавые космы Мардария:

– Можете переступить через тело мое, говоря рационально: и только-с!

Брат, – серенький, рябенький, – фалдой вильнув, передергивая кочергою в тетеричной ряби, моргался на брата, Ивана.

– Я – эдак-так – я, – передергивал он кочергою, – из принципа: к двери пробьюсь!…

Он ногой, как копытом, махал:

– Я мерзавца…

– И – «цац»: кочергою, клочочки обой отцарапывал:

– Ты? Никогда-с!

– Он тебе – глаз!

– Да-с?

– Глаз!

– Никогда-с!

И Коробкины, яростные, закатали друг другу глазами: затрещины.