– Как тебе пирожные, Егор? – вежливо поинтересовался он.

    – Отвратительные, – честно ответил Волчок.

    – Прости, других не нашлось. Кстати, как ты предпочитаешь чтобы я тебя называл – Егор или Волчок?

    – Мне все равно. – Егор отхлебнул чаю, поморщился и поставил чашку на треснувшее блюдце. – Чай у вас тоже дерьмо.

    Профессор посмотрел на чашку, хмыкнул и заявил:

    – Я об этом догадывался. Видишь ли, я не большой любитель чая.

    – Это видно невооруженным глазом, – сказал Волчок и кивнул на стоявшую на столе бутылку. – Вы предпочитаете более забористые напитки.

    Профессор взялся за бутылку.

    – Если хочешь, налью и тебе.

    – Обойдусь, – буркнул Волчок. – Я не люблю спиртное.

    – Зря. Алкоголь и табак – лучшие друзья гения.

    Профессор наполнил свой бокал, поставил бутылку и торжественно изрек:

    – Гениальный ученый творит, как поэт. Он интуитивно постигает великие истины. Уравнение Шредингера так же красиво, как поэма Лермонтова.

    Терехов сделал большой глоток, почмокал губами и снова пристально взглянул на Волчка:

    – Но вернемся к нашему разговору. Значит, ты – профессиональный хакер.

    – «Профессионалы» получают по двадцать лет за взломы кредиток и потом долго отсиживают срок, – угрюмо проговорил Волчок. – Меня такая перспектива не устраивает. Что касается меня, то я больше уважаю людей, которые грабят банки с пистолетом в руке, чем тех, кто обирает «чайников» в Интернете.

    – И в чем же разница между грабителем с пистолетом и грабителем с «мышкой»? – поинтересовался профессор, посасывая костяного дьявола.

    – Крутые парни не прячутся за монитором. В отличие от тех, кто «ломает» кредитки, они рискуют собственной жизнью. А это честнее.

    Профессор вынул изо рта трубку, посмотрел на нее задумчивым взглядом, снова сунул в рот и сказал, прищурив черные глаза:

    – А как насчет спецслужб? Насколько я знаю, у них в штатах тоже есть хакеры.

    – Я бы лично не стал в такое ввязываться, – сухо проговорил Егор. – Работа на подобные организации предполагает ограничение собственной свободы в принятии решения. То есть ты ломаешь все, на что тебе показывают пальцем. Это для меня неприемлемо.

    Насчет первого Егор врал (ломать кредитки ему приходилось, и труд этот был хоть и не благородный, но благодарный), а вот насчет второго он говорил истинную правду. Волчок считал себя свободной птицей и ненавидел любые ограничения.

    Профессор снова взялся за бутылку. Наполнив бокал, он поднял его и перед тем, как отпить, легонько отсалютовал фотографии, стоявшей на серванте. Жест этот был почти машинальным, и, кажется, Терехов слегка смутился, поняв, что Егор заметил его.

    – Кто это рядом с вами? – спросил Егор, глядя на снимок в золоченом багете, с которого на него смотрели двое молодых мужчин, снятых на фоне доски, испещренной формулами.

    – Мой брат, – нехотя ответил профессор. – Он был гениальным ученым.

    Егор усмехнулся:

    – Но это не помогло ему избежать смерти, верно?

    Профессор как-то странно посмотрел на Егора.