«Шиншилла, восемнадцать, — на каждом слове сердце гулко ударялось о грудную клетку, — жёлтый…» Перед последним, восемнадцатым, словом я крепко зажмурил глаза, вцепился в табуретку обеими руками и медленно подумал— «Антверпен».

Ничего не произошло. Небо не упало на землю, и Дунай не остановился в своём течении. Но когда я попытался вспомнить, из-за чего, собственно, весь сыр-бор, откуда-то вынырнуло нужное знание — причём чувство было такое, как будто всё это я знал давным-давно, ещё с детского сада.

И, судя по всему, странным вещам обучали меня в детском саду!

И очень многое нуждалось в пояснении.

Я открыл глаза, отцепился от табуретки и ошалело уставился на Николаича.

— Да, — согласился он на мой невысказанный упрёк, — там только основные сведения. К сожалению, объём памяти, который можно кодировать безболезненно…

— Безболезненно?! — не удержался я.

— Обычно безболезненно, — смешался Николай Николаевич, — на сей раз всё пришлось делать второпях, без стандартной подготовки. — Шумный вздох раскаяния, сопровождаемый театральным жестом. — Моя вина, старею. Прежде мне не доводилось болтать лишнего. Но теперь я готов дать все необходимые разъяснения.

Я задумался. Первый, наиболее естественный вопрос: «А не свихнулся ли я?» — был отметён за неконструктивностью. Поэтому я поинтересовался:

— А как эта ваша организация называется?

— А никак, — пожал плечами Николаич. — Да это и не организация, в принципе. Нет ни единого центра, ни правил функционирования, ни каких-либо документов. Просто много-много маленьких истребительных отрядов.

Я снова задумался. Мне до тошноты не хотелось заниматься спасением мира от вселенского Зла. Для этого есть Брюс Уиллис. В конце концов, ему за это деньги платят.

— Ладно, а «топоры» вам чем не угодили? В конце концов, любую энергию можно направить в мирное русло. Как мирный атом.

— Не любую! — Николай Николаевич вдруг потерял всю театральность. Казалось, ещё секунда — и он съездит мне по физиономии.

Я непроизвольно отшатнулся, но наш командир снова оцепенел и смотрел перед собой твёрдо и внимательно. Так разведчики в советских фильмах смотрели на гестаповских палачей, когда находились на грани провала.

— Много лет и зим тому назад, — начал Николай Николаевич незнакомым мне певучим голосом, — жили-были люди. Они были умными и сильными. Они быстро догадались, что есть среди них такие гении желания, что одной мыслью своею могут разгонять тучи небесные. Их находили средь отроков и отроковиц, ограждали от дел суетных и бренных, учили доброму и светлому знанию. У них были мудрые и справедливые наставники, которые водили учеников по миру и говорили им: «Вот мир, он полон горя и страданий. А вы можете избавить его от горя и страдания. Только пожелайте счастья людям — и будет им счастье». Юноши и девушки слушали учителей. Поодиночке шли они к людям, чтобы помочь им в труде их. Они выходили в море с рыбаками — и был тем богатый улов. Они покровительствовали хлебопашцам и пастухам — и стали поля обильны и стада тучны. Многим казалось, что Избранные творили чудеса одним словом своим, — но не чудо несли те людям, а только удачу. Так продолжалось несколько поколений.

И однажды юноша и девушка из числа Избранных полюбили друг друга. Они пошли к Учителям и спросили: «Учителя, не лучше ли будет, если мы вместе пойдём творить добро? Потому что заметили мы, что когда мы вдвоём, сила наша возрастает вчетверо». Хотели возразить мудрые Наставники — и не смогли.