Раздавленная, она несколько мгновений стояла без движения, как статуя, прижимая к себе труп того, кто был ее надеждой. Все было кончено. Она оставалась на месте с сухими глазами.

Привычным движением, подчеркивавшим его невыносимую сторону, она снова уложила ребенка в колыбель. Ни разу не взглянув на Гийома, который в сознании полного крушения, непоправимого несчастья почувствовал себя далеко отброшенным от той, только что тело которой ему удалось пробудить, тогда как даже апогей страсти готовил ей траур, поразивший ее в самое сердце, Флори собрала какую-то одежду и оделась. Движения ее были отрывистыми и неловкими.

Одевшись, она вернулась к умершему ребенку, снова вынула его из колыбели и посмотрела на него с каким-то потерянным удивлением, с ужасом, поднимавшимся в ней как морской прилив, как некая безумная первозданная сила, прижала к груди и закрыла глаза. Оставаясь несколько мгновений в этом состоянии, не осмеливаясь пошевелиться от страха и не в силах больше сдержать рвавшегося из горла крика, она стояла без движения, с опущенной головой, с которой ниспадали распущенные волосы, словно теплой вуалью накрывшие ее разрывающую сердце ношу.

Гийом сделал было движение к ней. Она подняла осунувшееся лицо и обратила его к человеку, одновременно открывшему ей вершину наслаждения и бездну отчаяния, взгляд, в котором мерцал отблеск ужаса, по-прежнему крепко сжимая руки вокруг маленького, лишенного жизни тела, которое она, казалось, баюкала.

— Он мертв, — проговорила она. — Мертв. Уходите! Уходите немедленно! Я не желаю вас здесь видеть! Убирайтесь! Убирайтесь!