— Ну, вы уже совсем стали аборигеном. Вы прибыли сюда вовремя. Майами сейчас на подъеме.

— Я вижу. Он преображается, масса перспектив. Наблюдать за этим — огромное удовольствие, хотя боюсь, что я уже достигла такого возраста, когда «удовольствие» предполагает весьма суровую работу.

— Замечательно, когда кто-то вроде вас говорит подобные вещи. Я не могу не согласиться с вами целиком и полностью. Если подобные слова говорю я, все думают — «жалкий идиот». А вот о вас так никто не смог бы подумать.

— Благодарю вас, — сказала Криста. Она была смущена. Ее щеки пылали. — А вообще-то сегодняшний вечер на редкость хорош. И прием удался. Я просто всем наслаждаюсь.

— Пожалуй, я тоже. — Он засмеялся каким-то горловым смехом, и широкая улыбка осветила его лицо.

Они говорили друг другу простые вещи, однако чувствовали какой-то дополнительный смысл в словах друг друга.

Криста старалась разобраться в своих мыслях. Она беседовала с этим человеком от силы минут пять, но ей казалось, что она способна написать о нем целую главу. Ее не оставляло ощущение, что Питер Стайн был родственной душой. Внешне они казались противоположностями, но где-то в глубине, где протекала его сущность, река ее жизни сливалась с его. Оба они были людьми, одержимыми своими целями, желанием выиграть и продемонстрировать победу окружающим. Это делало их похожими. Она видела это по его беспокойным глазам и по тем подспудным значениям, которые льнули к его словам. И, разумеется, все это содержалось в его книге, которую она прочла, в его репутации и в тех вещах, которые рассказал про него Льюис Геллер. Его замечания делались специально, чтобы унизить Питера Стайна в глазах Кристы, однако вместо этого они усилили его обаяние. Однако, если в своих душах Криста и Питер и играли одинаковую мелодию, то все же играли ее в различном темпе и на разных инструментах. И это служило источником восхитительной напряженности. Каждую секунду Криста ощущала, что балансирует на грани спора с ним. Достаточно одного ошибочного или неосторожного слова, одного неуместного предложения, одной неподходящей эмоции, и мистер Питер Стайн не пропустит этого. Он, может, и не хотел этого, однако во время разговора все равно не удержится. Потребность говорить то, что думает, возможно, и не составляла для него удовольствия, но была абсолютной необходимостью. И, странное дело, она не боялась ни его самого, ни его острого языка. На самом деле какая-то частица ее стремилась испытать себя, общаясь с ним. А порочная, капризная частица ее «я» не могла никак дождаться, когда увидит вспышку огня и искры здесь, на крыше, когда пылающее солнце исчезнет в мармеладной дымке, и рок-музыка загремит в теплом ночном воздухе.

— А, Питер, вот ты где! — воскликнул мужчина в белом жилете и с нервным лицом. Короткая и пухлая рука схватила писателя за локоть, словно пришедший инстинктивно понимал, что его жертва может попытаться сбежать. — У меня там несколько человек из художественного совета, и все умирают от нетерпения, желая встретиться с тобой, я им обещал, так что уж не подведи меня, о'кей?

Криста увидела, как ужас промелькнул на лице Стайна. Нелегко сказать, чем именно был он вызван — прикосновением мужской плоти, всегда отвратительным для человека, глубоко любящего женщин, мыслью о членах художественного совета, дюжинами умирающих от своего абсурдного желания встретиться с ним сознанием того, что ему придется сейчас расстаться с ней? Последнее предположение импонировало ей больше остальных. Она улыбнулась ему.

«Я надеюсь, что вы отыщете меня снова, — сказал ее взгляд. — Мне хотелось бы завершить начатое».

Он протянул ей руку, вынуждая своего пленителя отпустить его. Она протянула в ответ свою. Его глаза испытывали ее, говорили с ней, и Криста затрепетала от запретного удовольствия этого невинного прощания.