— Совершенно точно. — Криста сделала пируэт на песке. Она чувствовала себя хорошенькой. Нет, неправда, роскошной. И на девять десятых благодаря силе воли. — А ты помнишь, как я обычно заставляла тебя снимать меня в кадре по колено, чтобы прибавить дополнительный рост?

— А еще нам приходилось бинтовать твои титьки, когда они чересчур выпирали.

— Но я не смогла заставить себя вытащить задние зубы, когда все другие это делали.

— Пожалуй, это единственное, перед чем ты спасовала.

— Да еще в тот раз, когда заявила, что умею водить машину, а сама не умела, и пришлось снимать весь рекламный ролик задом наперед, а потом прокручивать пленку наоборот.

— А съемка во Франции, когда ты отказалась курить, и пришлось сосредоточить всю тему на каком-то журчащем ручье?

— И это оказалась самая успешная реклама, какая когда-либо получалась у Гайтена.

— Да-а, и «Инфинити» позаимствовала идею использования природы, когда рекламируемый товар убирается из кадра. Черт побери, у тебя в те дни было больше мастерства, чем у Вайкики.

— Чепуха. Я просто знала, чего хочу.

— Ты Чингисхан и Атолла Гунн.

— Я была наивной и впечатлительной.

— Ты напоминала наконечник томагавка с нимбом и ангельскими крылышками.

— А ты был словно Господь с похмелья.

— Кто-то же должен был остановить тебя, чтобы ты не завоевала весь мир.

— А разве это плохо?

— Догадываюсь, что хорошо. За всю свою жизнь я не знал никого, кто желал бы столько, сколько ты. В этом заслуга родителей, не так ли?

Стив оставил юмор в стороне. В былые дни они обсуждали вещи вроде этих. Тогда успех, казалось, делал эти детские обиды ничего не значащими. Однако боль детских лет никогда не проходила. Она задерживалась в потаенных уголках души, и никакой «взрослый» никогда полностью не освобождался от нее, и уж точно не Криста и не он.

— Мои родители… моя милая Мери… Я потеряла их. Потеряла всех разом.

Неожиданно глаза Кристы наполнились слезами. Она боролась с собой, стараясь не давать волю эмоциям. Эмоции ведь такая вещь, которую иметь не полагалось. В ее детстве слезы были уделом проигравших. Они считались проявлением слабости, не делавшей чести твоей семье и уж тем более тебе.

— Родители — занятная штука, — произнес Стив с грустной задумчивостью. — Ты мог и не любить их, но всегда грустно, когда они уходят.

— Оскар Уайльд определил очень точно. Ты начинаешь с любви к ним. Позже осуждаешь их. Редко забываешь их. Да-а, мне их не хватало. Но Мери больше всех.

— Что она из себя представляла?

— О, младшая сестра, само воплощение этого понятия. Смышленая, искрометная, надоедливая, когда она все время висела на тебе. Однако, о, друг мой, как я ее любила. Такая маленькая и такая невероятно живая. Пожалуй, мои родители никогда и не были действительно живыми. Они жили в каком-то благовоспитанном состоянии умеренной реанимации, а вот Мери была… о, я даже и не знаю… я хочу сказать, что у нее было многое впереди… Господи, как бы мне хотелось, чтобы она была теперь со мной! Я бы делилась с ней всем, показывала ей свою программу…

— Ну, а потом автомобильная авария и финансовый крах? — спросил Стив, включаясь в воспоминания Кристы.

— Да-а, невинные шестнадцать лет и полное неумение обращаться с деньгами. Да и к тому же выяснилось, что баксы уже давно улетучились, только мама с отцом всячески скрывали это.

Стив горько улыбнулся. Он знал, что она чувствовала. Формально его детство проходило совершенно в другом мире, чем ее.