Подводя итоги этого периода, заметим, что творческая карьера хранителя сакрально-меломанского знания развивалась следующим образом: бригадир сторожей — эмигрант, танцор, опытный эзотерик, театральный актер, эксперт-интеллектуал широкого профиля.

«Искусство — это только побочный продукт нашей жизни, — подвел итоги своих мистических озарений Родион в финале нашего интервью. — Человек творит себя, а произведения искусства — это всего лишь побочный продукт».

Борис и Майк, 1977

Фото из архива Натальи Науменко

Пески Петербурга

«Человеческому вкусу нет никакого объяснения»

К середине 70-х годов Майк становится одной из ключевых фигур культурной столицы нашей страны, в которой рок-н-ролл был объявлен несуществующим изнутри и враждебным снаружи явлением: кафе «Сайгон», первые сейшены, «Эврика», спекуляция виниловыми дисками и прочие запрещенные действия, за которые по неосторожности можно было оказаться за решеткой. По инерции встречаясь с бывшими одноклассниками, Науменко открыто посмеивался над их стремлением получить диплом о высшем образовании — как будто это гарантировало пригодность в жизни. Они отвечали взаимностью, считая рок-музыку нелепым увлечением, и грозили трезвым взрослением с последующим разочарованием.

Спустя много лет мне было интересно пообщаться с однокашниками Майка, которые когда-то единогласно осудили его решение бросить институт. Они категорически не верили в артистические перспективы Науменко, на что тот неизменно парировал: «Самый худший среди нас — гораздо лучше, чем самый лучший среди вас». Товарищи не на шутку обижались, но возразить — кроме идеологических штампов — было нечем.

«После школы Майк поступил в инженерно-строительный институт, потому что был хорошистом и послушным мальчиком из профессорской семьи, — считает Дима Калашник. — Такая тогда была традиция — идти учиться дальше. Но Миша быстро бросил учебу, так как, в отличие от нас, активно искал себя. Он свалил из института и ушел туда, где его что-то звало. И в тот момент он перестал быть Мишей Науменко, а реально стал Майком».

Примерно с 1975 года ничего, кроме рок-музыки, у Науменко не осталось. Он занялся самообразованием и убрал из жизни все лишнее и второстепенное. Как пела позднее группа «Гражданская оборона» — «убил в себе государство».

Вокруг жил большой советский город: несчастные серые лица штурмовали общественный транспорт, огромные портреты Брежнева скрывали фасады панельных домов, первомайские демонстрации отвлекали внимание показным торжеством, а повсеместные очереди за дефицитом напоминали о трудном выживании. Тем временем, Майк придумал себе волшебный мир и в нем органично расположился — здесь старый еженедельник Melody Maker значил больше, чем родительская правда или программа «Время».

Отошли времена, когда Науменко, удобно устроившись после институтских лекций на подоконнике, просто «снимал» песни западных групп, чтоб сыграть в любом качестве, когда представится случай.

«Это был просто анекдот, когда году в 75-м или в 73-м, я первый раз вышел на сцену, кажется, в ленинградском финансово-экономическом институте, — признавался впоследствии Майк. — Мы сыграли Child in Time, и мне доверили бас-гитару. Чуть не побили нас тогда».

После близкого знакомства с сочинениями Гребенщикова Науменко убрал на антресоль тетрадку с английскими текстами и принялся писать по-русски. Никаких стилистических ориентиров у него не было, и поэтому первая попытка — песня «Ждать и верить?» так и не была обнародована. Майк признавался, что эта композиция ему никогда не нравилась, и неудивительно — его лирика в тот пробный период пестрила совсем уж незамысловатыми рифмами, чудом сохранившимися в памяти друзей.