В соответствии с его горячей просьбой, но вопреки чувствам моей жены и дочерей, я похоронил тело моего старого друга в океане, за шесть дней до того, как на горизонте показалась земля.

Теперь мне осталось только рассказать о Люси. Я откладывал этот приятный долг до конца, умолчав о долгих, богатых событиями годах, чтобы этой радостной темой завершить свой рассказ о приключениях Майлза Уоллингфорда.

Первые десять лет моего супружества были для меня временем сплошного блаженства. Я жил с постоянным ощущением счастья, которое мужчина может испытать только в союзе с женщиной, которая удовлетворяет его разуму в той же степени, в какой его влечет к ней чувство. Я вовсе не хотел сказать, что последовавшие за этим десятилетием годы были менее счастливыми — в каком-то смысле они были еще счастливее, — и до сего дня я несказанно счастлив, но, поскольку время и привычка в конце концов приучили меня к союзу с чистотой, добродетелью, бескорыстием, свойственной женщинам утонченностью, я бы страдал от разлуки с ними, если бы вдруг лишился своей жены, равно как в первые годы супружества восторгался этими чертами, доселе мне неведомыми.

Проезжая по полям Клобонни, и теперь я вспоминаю с тихой радостью и смиренной благодарностью эти благословенные первые годы нашего супружества. То было время, когда Люси искренне разделяла каждую мою мысль. Она сопровождала меня в моих ежедневных прогулках верхом или в экипаже и внимала каждой фразе, слетавшей с моих губ, с ласковым участием и терпеливым вниманием, отвечала на каждую мою мысль, на каждое чувство, смеялась, а иногда и плакала вместе со мной. Всякое движение моей души отражалось в ее душе, если же что-то забавляло меня, то благодаря ее живому, но целомудренному юмору предмет нашего внимания приобретал еще большую комичность. В те годы мы задумывали и осуществляли большие преобразования в домах, садах и на полях Клобонни. Мы строили службы и конюшни, более соответствующие нашему теперешнему состоянию и жизни на широкую ногу, чем те, которые существовали при отце, однако, как я уже говорил, мы сохранили милую несуразность и разностильность архитектуры отцовского поместья. Первое лето нашего супружества прошло в этих преобразованиях, а потом я сказал Люси, что пора заканчивать постройку и перестройку моей усадьбы и посвятить наши усилия тому имению, которое она унаследовала от миссис Брэдфорт и которое тоже было старой фамильной собственностью.

— Не думай об этом, Майлз, — сказала она. — Содержи Риверсэдж в порядке, а о большем не беспокойся. Руперт — тогда он был еще жив и имел средства — позаботится о том, чтобы оно не пришло в упадок; но настоящий дом Уоллингфордов — Клобонни, милое Клобонни; а я теперь, как ты помнишь, ношу фамилию Уоллингфорд. Даст Бог, наш дорогой сын вырастет, женится, он и будет жить в старом Вестчестере, пока мы не передадим ему Клобонни.

Этот план до сих пор не осуществился в полной мере; Майлз, мой старший сын, летом живет с нами в Клобонни, а его шумливые сыновья нынче играют в мяч на лужайке, которая была разбита исключительно для их забав.

Годы, последовавшие за первым десятилетием нашего супружества, были не менее счастливыми, чем первые, хотя они были другими, в чем-то не похожими на них. Наши дети подросли и перестали быть игрушками, малютками, нуждающимися в нежной любви и заботе, в них стали все яснее проглядывать существа, созданные по образу и подобию Божьему, чей нрав в известной мере будет зависеть от нашего наставления. То, как Люси направляла детей и вела их, мягко и нежно, к добродетели и истине, всегда вызывало у меня глубокое восхищение и признательность. Ее мерой во всем была любовь. Я никогда не слышал, чтобы она в гневе повышала голос на кого-либо, тем более на собственных чад; но когда ей приходилось делать им замечания, в них звучали участие и нежность, к которым примешивалась, если того требовали обстоятельства, и некоторая строгость.