|
.. - Ты по документу Родион Торопов? - Да. - А если документ - липа? - Я этого и боюсь - тебя завалю. Я не обижаюсь, - вздохнул Степан, - я понимаю, откуда ты. Когда ты не обернулся, я сразу понял. - Ты верно понял, - сказал Коля и глубоко выдохнул мешавший все время воздух. - Ты все верно понял, Родька... Что у него было еще в документах? - А ничего. Аусвайс из Киева - и все. - Слушай... Будешь говорить, что, мол, из Киева ты уехал в Минск... Тебя еще ни разу не допрашивали? - Нет... Он тебя держал, я был в предбаннике. А потом он ушел спать, тебя - в барак, ну и меня тоже. - Ладно. Попробуем. Коля понимал, что он сейчас идет на преступление. Но он не мог поступить иначе. Он обязан был поступить только так, и никак иначе, потому что он не имел права подписать своими руками смертный приговор другу, с которым рос в одном дворе, жил на одной площадке и учился в одном классе. - Ты жил в Минске на Гитлерштрассе, четыре, а потом переехал на Угольную, дом семь. В этом доме была парикмахерская Ереминского, но ты про это не говори сразу. Они тебя сами начнут спрашивать, потому что у них в деле есть мой адрес, понимаешь? Они тебе наверняка дадут очную ставку со мной. Я тебя не узнаю - мало ли проходило через меня клиентов! Ты скажешь, что я - мастер, работавший возле большого окна, под вывеской "Мастерская Ереминского" - мужчина с трубкой в зубах и женщина, завитая как баран. Я подтвержу эти твои показания. Ясно? - Наверное, я сволочь, - сказал Степан. - Наверное, я не имел права тебя просить. - Видимо, я не имел права соглашаться тебе помогать, - сказал Коля. - Погоди, а как тебя зовут? - Это не важно... Ты ж не знаешь, как меня зовут,-для них, во всяком случае. Излишняя подробность так же настораживает, как и плутание в потемках. - А если я не сыграю? - спросил Степан. - Вдруг не сыграю?.. ВСТРЕТИЛИСЬ День был солнечный. Легкую голубизну неба подчеркивали длинные белые облака. Прорезая эти белые облака, носились черные ласточки. В безбрежную высоту уплывал, медленный перезвон колоколов. "Совсем другой звук, - думала Аня, прислушиваясь к перезвону, - какой-то игрушечный, не взаправдашний, не как у нас; словно музыкальный ларец. Люди такие же, как у нас, и лицом похожи, только в шляпах, а у женщин вязаные чулки и юбки широкие, в складочку, а вот колокола совсем другие". Когда большие двери костела, окованные металлическими буро-проржавелыми языками, чуть приоткрывались, пропуская людей, до Ани доносились тугие, величавые звуки органа. "Какая красивая музыка, - думала Аня каждый раз, когда до нее доносились звуки органа. - Когда кончится война, обязательно пойду в консерваторию слушать орган. Говорят, в Москве самый большой орган. А я раньше смеялась: "Что хорошего в этой тягучке?!" Дуреха! Музыку вообще можно понять лишь после того, как переживешь что-то большое, очень твое, главное - горе ли, счастье. |
