|
Я знаю, что такое расти без матери. Но я даже представить себе не могу, как они останутся и без отца. Без этого туберкулезного отца, у которого огромные худые руки и который говорит мне, что он социал-демократ. "Вот сейчас, - говорю себе я, - сейчас пора". Я подбадриваю себя, я подбираю ноги для прыжка, я уже почти готов... "О толстых маленьких детях говорят, что они перевязаны ниточками, - вспоминаю я, - это у них такие складки на ножках и на руках. У худых детей они исчезают очень скоро, и тогда маленькие дети делаются похожими на стариков. А маленькие дети не знают языка. Даже если он рожден немкой, его можно выучить говорить по-русски. Или по-французски, какая разница, в конце концов? Только бы не по-немецки. Это очень плохо, когда люди говорят по-немецки, хуже быть не может". Я чувствую, что не могу ненавидеть этого туберкулезного немца так, чтобы убить, потому что видел его шестерых детей. Я ничего не могу с собой поделать. Просто у меня не будет силы, чтобы прикончить его, - я же знаю. - Их вилль шлафен, - говорю я и закрываю глаза. - Э, - говорит немец, - битте. Поезд идет быстро. Я еду к гибели. Он - от нее. "Немцы... - думаю я. - Будьте вы прокляты, фашисты. Ненавижу. Всех вас ненавижу..." - Ну? Дальше... - спросил Коля. - Что дальше-то? - Дальше - хуже. В гестапо меня держали месяца три. Следователь у меня был Шульц. Мордастый такой, краснорожий... Они на моем ворованном костюме споткнулись. Он был сшит на немецкой фабрике, а материал-то наш - с "Большевички", до войны мы им поставляли, по торговому договору. Ну, они меня и начали мотать - мол, ты чекист, заброшен на связь. Шульц меня все донимал, чтоб я на каком-то процессе выступил как советский офицер, разведчик... Потом в госпитале валялся, а после они меня власовцам перепульнули, в Восточную Пруссию... Никак не верили, что я просто пленный, сбежал из лагеря. А фамилию свою мне говорить тоже нельзя - я на шахте "Мария" с мишенью на спине ходил как штрафник... Ну вот... Привезли меня, значит, в контрразведку к Власову... - А как ты попал сюда? - спросил Коля после долгого молчания. - Расскажу... Погоди... А ты зачем? У тебя ж документ есть... Ты зачем сюда пришел? "Если люди так врут - тогда надо пускать пулю в лоб, - думал Коля, - не может быть, чтоб так человек исподличался. Но ведь я знаю его по Москве. Я знал его лет десять, не меньше..." - Я попал сюда по дурости, - соврал Коля. Он не смог себя заставить сказать Степану правду. Долг жил в нем помимо него самого. А может, это никакой не долг, думал Коля, может быть, просто я сейчас подличаю и продаю самого себя, потому что незачем играть в нашу игру, если никому не веришь, а особенно Другу. - Я боюсь, они меня прижмут, если ты не поможешь мне... - Это как? - Ну, если ты скажешь им, что знал Родиона Матвеевича Торопова... - Ты по документу Родион Торопов? - Да. - А если документ - липа? - Я этого и боюсь - тебя завалю. |
