-- Раньше ты не был такой скверный, да? -- говорила Джуди, подавленная перечнем злодеяний Паршивой овцы -- А теперь почему стал?

Сам не знаю, -- отвечал ей Паршивец. -- Я вообще не скверный, просто меня чересчур затормошили. Я же знаю, чего я делал, а чего нет, а когда хочу сказать, Гарри все обязательно вывернет наизнанку, а тетя Анни-Роза ни одному словечку моему не верит. Джу, ты-то хоть не говори, что я скверный.

-- А тетя Анни-Роза говорит -- скверный. Вчера приходил священник, она и сказала.

-- И зачем она всем про меня рассказывает -- даже кто не живет с нами? Так нечестно, -- говорил Паршивец. -- Вот когда мы жили в Бомбее, я что-нибудь сделаю -- не напридумывают про меня, как здесь, а на самом деле -- и мама скажет папе, а папа -- мне, что ему про это известно, вот и все. А посторонние ничего не знали -- Мита и то не знал.

-- Я не помню, -- печально говорила Джуди. -- Я тогда была маленькая-маленькая. А правда, тебя мама любила так же сильно, как меня?

-- Конечно. И папа. И все.

-- Тетя Анни-Роза меня любит больше. Она говорит, что ты -- тяжкий крест и паршивая овца и чтобы я с тобой без особой надобности не вступала в разговоры.

-- Вообще? Не только в те разы, когда тебе совсем не велят со мной разговаривать?

Джуди горестно покивала головой. Паршивец отвернулся, пряча отчаяние, но его уже обхватили за шею ручки Джуди.

Ну и подумаешь,-- зашептата она -- А я с тобой как разговаривала, так и буду разговаривать целый век. Пускай ты... то есть пускай тетя Анни-Роза говорит, что ты скверный, пускай Гарри говорит, что ты трус, а все равно ты мой родной брат. Он говорит, если я тебя как следует дерну за волосы, ты расплачешься.

-- А ну дерни,--сказал Панч.

Джуди потянула осторожно.

-- Сильней -- дерни изо всех сил! Видишь? Сейчас можешь сто раз дернуть, и мне ничего. Если ты со мной будешь разговаривать, как всегда, то дергай сколько хочешь -- хоть совсем вырви. А вот если бы пришел Гарри, если бы он стоял и подговаривал тебя дергать, тогда я расплакался бы, я знаю.

Дети скрепили уговор поцелуем, и у Паршивца немножко отлегло от души, и, соблюдая предельную осмотрительность, а также тщательно обходя стороною Гарри, он сподобился добродетели и получил разрешение читать без помех. Дядя Гарри брал его с собой гулять, утешал грубоватой лаской и никогда не называл Паршивцем.

-- Хотя, видимо, Панч, это все -- для твоей же пользы, -- говаривал он -- Давай-ка присядем отдохнем. Что-то я устал.

Путь их теперь чаще лежал не к морю, а мимо картофельных полей, на роклингтонское кладбище. Здесь седой опускался на могильную плиту и просиживал так часами, а Паршивец тем временем читал надгробные надписи. Потом дядя Гарри вздыхал и, припадая на одну ногу, брел обратно к дому.

-- Скоро и я тут буду лежать,-- сказал он Паршивцу как-то зимним вечером, когда лицо его в свете, падающем из окон церковной сторожки, было белое, как стертая серебряная монета. -- Тете Анни-Розе говорить про это не нужно.

Через месяц на утренней прогулке он, не пройдя и полпути, круто повернулся и заковылял обратно домой.

-- Уложи меня, Анни-Роза,-- прохрипел он.-- Я отходил свое. Добрался до меня этот пыж.

Его уложили в постель, и две недели на доме тенью лежала его болезнь, а Паршивец был предоставлен самому себе. Ему только велели вести себя тихо, а от папы как раз пришли новые книжки, и он уединился в своем заповедном мире и был совершенно счастлив. Даже по ночам ничто не омрачало его блаженство. Гарри перешел вниз, и можно было лежать спокойно. низая в одну вереницы историй о путешествиях и приключениях в далеких странах.

-- Дядя Гарри умирает,-- сообщила Джуди, у которой чуть ли не вся жизнь теперь протекала подле тети Анни-Розы.