– Я куплю все это, старик. Сколько я должен тебе?

– Смотря, в каких деньгах.

В Сомали не было денег. Вообще. В ходу были деньги старого режима, непонятно, что они стоили. Со времён американцев остались доллары; но понятно, что сержанту американской армии, действующему под прикрытием, давать в дорогу доллары очень опасно. Оставались валюты соседних стран, они были уважаемы торговцами, потому что с ними расплачивались на оптовых рынках соседних стран, когда покупали товары для перепродажи дома. Сержанта снабдили кенийскими шиллингами, причем в избытке – в кенийских шиллингах он был даже не миллионером, а мультимиллионером. Один доллар меняли примерно на семьдесят – семьдесят пять кенийских шиллингов.

– В кенийских.

– Тогда… – старик примерно прикинул. – С тебя один миллион шиллингов за все.

Цена была неимоверной.

– Сколько? Да это не стоит и ста тысяч!

Старик прицокнул языком.

– Осторожнее, ты оскорбляешь хорошее оружие, какую службу оно тебе сослужит? Хорошо, скину сто тысяч шиллингов.

– Сто пятьдесят…

Доторговались до пятисот пятидесяти, если считать с длинным чехлом из грубой мешковины, который старик присовокупил к промасленной бумаге. Сержант, тщательно, по одной отсчитал купюры – они были неновыми и разного достоинства, хотя и крупными. Он был уверен, что лучше этого – на базаре не найдет, если бы он не раскусил старика, – сейчас бы купил СВД, которая двадцать лет находилась в руках дикарей и сейчас мучительно соображал бы, что с ней делать.

– Асанте, баба… – сказал он, благодаря старика за купленное оружие.

– Подожди, – старик закрыл дверь, – сейчас к тебе придет мальчик, подожди здесь. Он принесет тебе связку тростника. Здесь покупают сахарный тростник для того, чтобы ставить самогон. И он принесет тебе веревки. Сделаешь большую и толстую связку тростника и положишь на плечо. Иначе – те, кто стоят на входе у рынка, догадаются, что именно ты купил. Ты думаешь, я просто так прячу свой лучший товар здесь? Они пойдут за тобой и убьют тебя. Нас никто не любит…

Нас никто не любит…

Сержант кивнул головой.

– Кто ты, отец? – спросил он.

– Я – такой же, как ты, – ответил старик. – Просто я уже убил свою последнюю жертву. И теперь жду, когда они все явятся за мной. Будь осторожен, чужестранец. Здесь на улицах – больше острых глаз, чем ты думаешь.

– Асанте, баба – поблагодарил еще раз сержант…

21 июля 1996 года. Сомали, южный Могадишо

Винтовку сержант Грегори Бунт не рискнул прятать; в этом городе никогда не знаешь, когда на тебя смотрят, а когда нет. Такая винтовка здесь стоит целое состояние, рисковать не стоит. Обмотав ее мешковиной и повесив за спину – он лежал за кучей битого кирпича между двумя домами разбитого вдребезги района Могадишо, слушал противный свист пуль и ждал темноты. Ему надо было дождаться темноты, чтобы перейти эту дорогу и попасть в нищий район Могадишо, один из тех, который не подчиняется генералу Айдиду. Он надеялся, что у снайперов Айдида – а они здесь есть – не найдется приборов ночного видения, и он очень надеялся, что агент, к которому он пришел, всё ещё жив.

Исламисты, обосновавшиеся в бидонвиле Могадишо – пытались подстрелить кого-то из националистов и трайбалистов Айдида. Националисты, уже обкурившиеся и закинувшиеся катом – вяло отвечали: патронов не хватало ни у той, ни у другой стороны. Над бидонвилем курились дымы – то ли от попаданий зажигательных пуль, то ли просто готовили ужин. Еще один день в славном городе Могадишо…

И это то, ради чего они прогнали американцев?

Солнце окончательно кануло за горизонт – и истерзанный боями город накрыла благословенная тьма…

Со стороны бидонвиля перестали стрелять – и то же самое сделали люди хабр-гадир.