|
Сейчас ты родителей слушаешь, потом тебе мужа выберут. Не ты, а тебе, бери, что дают. Потом будешь слушаться мужа, нарожаешь детей. Затем состаришься, не вылезая из дому, и помрешь. А потом ничего для тебя не будет. Вообще ничего. Пустота. — Это ты так считаешь! — Иман краснела и бледнела от злости, но в ее глазах скакали мысли, пытаясь выстроиться для атаки. — Вот и ни фига подобного! — Жанна рассмеялась, довольная, что птичка угодила в немудреный силок. — Я считаю совсем другое. Я считаю, что у тебя есть бессмертная душа, и что душа твоя попадет в ад, потому, что это душа вероотступницы, душа служанки гонителей Господа Иисуса Христа. А то, что после смерти для тебя вообще ничего не случится, что ты растворишься в пустоте, так считаешь ты сама. Ты сама думаешь, что твоя жизнь кончится вместе с телом. — Что за глупости! Уж конечно, я не думаю, что моя жизнь кончится вместе с телом. — Ты мусульманка? — Мусульманка! — Значит, ты так и должна думать. И никак иначе. — Просто вы, кафиры, ничего не знаете! — просияла Иман. — Мусульманская девушка знает, что если будет молиться пять раз в сутки, если совершит хадж, если… — Да перестань ты пальцы загибать. — … то она попадет в рай, — закончила Иман торжествующе. — Сейчас ей. Рай то ваш того, для мужчин. У мусульманской женщины души нету. Как у собаки или вон рыбки в твоем аквариуме, — Жанна кивком указала на роскошный стеклянный ящик с воздушными фонтанчиками и кораллами на дне. — Я лучшего о тебе мнения, чем ты сама. — Неправда! Имам Шапелье говорит… — Да мозги пудрит твой имам Шапелье. Благо это легче легкого — они ведь у вас, мозги то такие же нетренированные, как… — Как ты смеешь такое говорить об имаме. Жанна уж не стала добавлять, что посмеет при случае еще и отправить имама Шапелье вслед за имамом Абдольвахидом. Ее вдруг охватила острая брезгливая жалость к этому жалкому тепличному цветку, посаженному благоухать для услаждения мужского обоняния Где— то через несколько комнат вдруг послышался плач ребенка. — Это Азиза, моя сестра, — пояснила Иман, о чем то вздохнув. — Ей скоро два годика. Жанна поняла вдруг еще одну странность этого дома. Похоже, у Иман только одна сестра, а у ее отца — одна жена. Не так много требуется и служанок для трех женщин. Между тем эти пышные праздные комнаты просто нашептывали, что женщин должно быть в них много, женщин приказывающих и женщин прислуживающих, одинаково интриганствующих, перемывающих друг дружке кости, борющихся меж собой за мужское внимание и власть над себе подобными. Лишенная этой видимости деятельной жизни, яркая скорлупа зияла пустотой. Эх, жалкий же вы народец, конвертиты, стоит ли так рядиться под арабов, все равно вы застряли где то на полпути между ними и французами! — А вы, кафиры, говорят, жуткими гадостями занимаетесь, — продолжила Иман, но как то тихо, словно ощутив перемену настроения Жанны. — Вот скажи, это правда, что у вас нету деления, какая рука для чистого, а какая — для нечистого? — А на кой оно нужно? — Нет, ты в самом деле и ешь и чистишься теми же руками? — Иман поежилась. — Меньше надо дерьмо трогать, — отмахнулась Жанна. — Есть такая штука, туалетная бумага называется. Полезное, между прочим, изобретение человечества. В Пантенском гетто один старик, кстати, здорово разбогател на ее производстве. Что половина денег, извлекаемых находчивым месье Трушо из макулатуры и тряпья, уходит на взятки арабским чиновникам, чем изрядно облегчается жизнь его собратьев по несчастью, Жанна, конечно, промолчала. Вообще, много сейчас в гетто делается всякого разного полукустарным способом, много «фабрик», переделанных из старого гаража или подвала. |
