|
— Может быть. Кстати, позвольте представить Вам Эжена Оливье Левека. Месье де Лескюр, Эжен Оливье, делает в нашей общине то же, что твой дед делал в соборе Нотр Дам. Он министрант. — А в повседневной жизни — букинист, — мягко улыбнулся старик. — У меня небольшая лавочка в гетто Дефанс. Под ее прикрытием я, кстати, занимаюсь латынью с нашей молодежью. Латынь, она ведь не от рождения дается даже нативным католикам. Если вдруг возникнет настроение об этом обстоятельстве вспомнить, милости прошу. Там любой укажет, как меня найти. — Едва ли наш юный друг много успеет выучить, даже если начнет прямо сейчас, — с горечью уронил отец Лотар. — Возьми свою конфету, Валери, — отвлекши внимание девочки, старик обернулся к отцу Лотару и окинул его пронзительным взглядом выцветших голубых глаз. — Ваше Преподобие, неужто до такой степени худо? На Вас нынче просто лица нет. Я еще от входа услышал, что Вы натянуты как струна и почти звените. Странно, отчего этот де Лескюр так считает, мелькнуло у Эжена Оливье. Ему то священник показался ровно таким же, как в прошлый раз. Разве что… Разве что чуть более разговорчивым. О чем они все таки все говорили три часа с этим арабом? Спрашивать нельзя, солдаты не спрашивают. — И даже еще хуже, — отец Лотар усмехнулся — Status quo перестает существовать. Наша единственная цель сейчас — внести свои поправки в это изменение. — Я хочу новые четки, — вмешалась Валери слегка шепеляво, поскольку рот ее был занят. — 3адницы выхватили их у меня и растоптали каблуками. Я за ними погналась, потому что рассердилась. Они убежали. Но четки вовсе растоптаны, не починить. Очень вкусная конфетка, дедушка Винсент. Она ведь хмельная. — Сейчас я принесу тебе коробку, выберешь сама, — отозвался старый министрант, но голос его был пустым, как у человека, думающего не о том, о чем говорит. Тем не менее, он отошел в дальний угол и принес большую коробку, которую поставил перед Валери. Девочка сняла крышку и ахнула, словно при виде новых игрушек. Картонка была забита перевязанными ленточками мешочками и футлярчиками, связками скапуляриев . Тут же потеряв какой либо интерес ко всему окружающему, девочка принялась поочередно извлекать новенькие четки — из светлого и из темного дерева, на шелковых шнурках и на металлических звеньях, из цветного стекла, из пластмассы, с круглыми и овальными бусинами, большие и маленькие. Распятия на четках тоже были разные — деревянные с рисунком и деревянные с инкрустацией, металлические. — Красненькие, как кораллы, нет, не хочу, не хочу черные, — бормотала она тихонько. — Деревянные не хочу, хочу прозрачненькие, как янтарики. — Выпейте горячего шоколаду, де Лескюр. Только молоко Вам придется искать самому, где то этого порошка наверное был целый мешок. А то есть чай. Завтра предстоит нелегкий день, надо подкрепить силы и отдохнуть. — Пустое, выпью шоколаду на воде. Все одно лучше, чем чай, не французский это напиток. Много соберется народу, Ваше Преподобие? — Человек двести наших, да почти вдвое больше из Сопротивления. — Изрядно. Так вот, значит, для чего надо тут все сушить и лепить скамейки из досок с канистрами! Вот только чего ради бойцам Сопротивления устраивать какое то общее заседание с верующими? Эжен Оливье долго не мог уснуть, невзирая на то, что спальный мешок ему достался, по уверениям де Лескюра, «на гагачьем пуху, раньше в таких альпинисты спали прямо на льду». Было вправду тепло, вправду мягко, но стоило смежить веки, как лезла всякая дрянь: гурии суккубы, приникающие к нему алыми ртами, тяжелыми грудями, хватающие его ледяными цепкими пальцами. От их прикосновений он дергался всем телом, просыпался. К тому же давно уже стихло такое успокаивающее тарахтенье движка, и в подземелье царила глухая темнота. |
