|
Ну да сейчас не до перевода. Асет, что ты вытворяешь? Я спросил тебя, понимаешь ли ты, что твое, смешно сказать, благодеяние им ничуть не помешает и мне приклеить бомбу?! Сегодня, кстати, грохнули имама Абдольвахида. Ты понимаешь или нет, что при случае они и меня не пощадят, те, с кем ты связалась?! — Боюсь, что ты прав, — Асет осталась спокойна. — Я основательно подозреваю, что одно с другим вообще никак не связано. Перед Касимом стояла незнакомая женщина. Она была одета в знакомое домашнее платье Асет, малиновое, длинное, собранное у пояса мягкими складками, из натурального шелка. На ней были знакомые домашние туфельки Асет — крокодиловой кожи, которые он сам выбирал ей в подарок ко дню рождения. Но сама женщина была незнакомой. И еще — она казалась много красивее его жены. — Тебе лечиться надо, — спасаясь от странного наваждения, он заговорил с настоящей злобой. — Ты сейчас похожа на твою ненормальную бабку, которая десять лет нарочно просидела в комнатах! — Уж если мы начали перебирать предков, то, по крайней мере, ты никак не похож на своего деда. Я о старшем, по отцовской линии. Он ведь тоже был офицер, не так ли, милый? Такого удара ниже пояса, упоминания о тщательно скрываемой семейной тайне, о скелете в шкафу, он никак не мог ожидать от Асет. Об этом чревато было даже думать. В семье даже про себя никто годами не вспоминал о том, что дед был приговорен к пяти годам тюремного заключения. В конце века, находясь в эпицентре военных действий против сербов, он тайно передавал им информацию о дислокации подразделений АОК и о планах бомбардировок НАТО (Здесь упоминается реальный эпизод. Французская военная элита, в отличие от правительства и гражданского общества, в большой степени не одобряла действия против Сербии ). Спасибо, что не платный шпион, но, во всяком случае, военный преступник, а хуже всего — преступник, взявший сторону грязных кафиров в их борьбе с правоверными. Тогда, конечно, правоверные не были у власти в Европе, поэтому он отделался пустяковым тюремным заточением. Но всплыви эти факты сейчас — лучшее, что светило бы Касиму — проторчать всю оставшуюся жизнь в каком нибудь захолустном гарнизоне в Пикардии. — Спасибо, что ты напомнила мне об этом, — мертвым голосом проговорил Касим. — У твоего мужа в самом деле есть большие, чем у тебя, основания стыдиться своих предков. — Дорогой, а тебе не приходит в голову, что твой дед сейчас куда больше стыдился бы тебя, чем ты — его?! Если бы он мог тебя увидеть? Что он потому и нарушал свой воинский долг, что, быть может, не хотел, чтобы его правнучку звали Иман?! — Теперь Анетта почти кричала. По ее лицу бежали судороги, сминая его изнутри, как тесто в руках стряпухи. — Быть может, он хотел, чтобы его внучку звали Николь? Николь, как хотела бы этого я, только всегда молчала! Николь! Николь!! Подбежав к жене, Касим схватил ее одной рукой за плечи, а другой ударил по щеке — сильно, но без злобы, куда то вдруг улетучившейся, просто чтобы прервать истерику. И натянувшееся струной тело Асет вдруг расслабилось, она пошатнулась, словно ища опоры, обхватила руками шею мужа и тихо заплакала, спрятав лицо у него на груди. — Прости, милый, прости, тебе и без меня так сложно! Я, быть может, в самом деле больна, быть может, это в самом деле бабкина наследственность, я не знаю, не знаю, что со мной творится! — Успокойся, родная, — Касим сжал жену в объятиях. — Я думаю, у тебя просто был шок, когда ты оказалась свидетельницей гибели кади Малика. Покойный был, сказать честно, противный тип, но очень нужный, да и все равно увидеть столь ужасное событие вблизи… Кошмар, такое пережить, особенно для женщины. К тому же эта бедняжка Зейнаб была твоей подругой… Теперь то ей, понятное дело, пришлось забыть о подругах, но тебе ее, конечно, жаль… — Не знаю… Я сейчас ничего не знаю, — Асет отерла слезы. |
