Белый Медведь, перестав отдыхать и перестав говорить и покончив с куском торта, беспокойно заерзал на месте. Он начал горячиться. Великий жар, никогда не утихавший внутри этого мужчины, снова давал о себе знать. Он сказал, что он navre и ему надо идти, он обнаружил, взглянув на часы, что ему действительно пора, а иначе он пропустит автобус, и семья будет волноваться. Вдобавок ко всему его треклятая хворая сестра примется шумно требовать свою дерьмотворную смазку. Было необычайно приятно с ней побеседовать. Когда ему выпадет счастье видеть ее снова?

— Да, — сказала Альба, — пора идти. Сегодня вечером у меня гость, и я должна быть дома. Утром надо будет разобраться со священником и съездить в город за платьем, так что лечь спать придется не поздно. А днем, разумеется, примчится ваш драгоценный Белаква, расточая глубокомысленные трюизмы. Наконец вечером я собираюсь на прогулку с Венериллой.

В конце улицы они расстались. Альба села в трамвай, и, подобно сезанновскому чудовищу, он умчал ее вдаль — он увез ее в темноту Нассау-стрит, тяжело вздыхая и вряд ли задумываясь о том, какую хрупкую принцессу (всего-то за билетик в два пенса!) препоручила его заботам судьба. Старый несчастный Б. М. грустно потащился в сторону пристани. Нельзя было терять ни минуты, ведь он еще должен был купить бутылку шампанского.

Принимая во внимание, что теперь мы более или менее готовы к тому, чтобы Белаква и Альба по крайней мере встретились, по меньшей мере поздоровались, провели некоторое время бок о бок и, оказавшись не в состоянии слиться, отказались бы, в виде исключения, от старой нежной песни вечной неудачи, то ли потому, что оба они, каждый по-своему, были сделаны из более прочного материала, чем любая из пчел в пчелином сгустке во сне д'Аламбера, то ли потому, что они не испытывали особого желания сливаться, или потому, что сама непродолжительность их смежности не позволила бы вывести привычную для любовной связи суммарную 1, или же потому, что они пережили несколько исходов настолько сложных и разнородных, что скорее предпочли бы, чтобы их беды развивались раздельно и неодновременно, по обе стороны изгороди, нежели, вопреки их различиям, объединились в хлюпающей луже бесцветной патоки, которая, по обыкновению, сопутствует подобным романтическим историям, — причину ищите сами, дайте волю воображению; итак, принимая во внимание, не откажем себе в удовольствии повторить столь дивный оборот, что именно сейчас нам выпал случай соединить двух этих одиноких птиц, по крайней мере, дать им шанс проявить себя, с нашей стороны было бы пустым времяпрепровождением и дальше оттягивать это счастливое событие, затмевать его беспричинной эхолалией и трескучими рапсодиями, которые обычно всучивают читателям под видом страсти, лиричности и судорог творческого экстаза, то есть кризиса в нашем демиурговском потоке сознания (в заднице мы видели наше чумное сознание), но которые, говоря по правде, есть не больше и не меньше чем, если только драгоценный читатель не предложит более удачный термин, вода, то есть маневры бесславно отступающего джентльмена — писца, который не имеет никаких ценных или ясных мыслей в отношении любого предмета и чей талант — это не ослиный дар прозелита или сводника, но гораздо более редкое, нервическое качество, в интересах которого облака слов конденсируются без всякой на то нужды.

Но даже и до законченного бумагомарателя, несмотря на весь его ужас перед чопорностью и хвастовством ficum voco ficum доходит громкий крик и настоятельный совет заткнуть дыру красноречия, закрутить все краны, заглохнуть, затихнуть и замолчать. Ренегат повинуется и, страшно нахмурившись, с великой неохотой втаскивает себя за волосы в геенну narratio recta.

Мы и понятия не имели, что ars longa так похоже на Malebolge.

Разумеется, он примчался галопом, он, как и следовало ожидать, принесся засвидетельствовать свое почтение, причем в мрачнейшем расположении духа.