Нам показалось разумным упомянуть это, раз и два, прежде чем мы опустим занавес над этим эпизодом.

Следующим номером: два маленьких случайных неуклюжих сна в скобках для веселых ребят. Говорит Альба.

1. Мягкая форма.

На мне было длинное белое шелковое платье, оно мне шло, и я собиралась замуж за человека в котелке, которого никогда не видела и не хотела видеть, так как по какой-то причине его не стоило видеть. Вдруг я подумала: Боже мой, я не могу венчаться в белом, долой эту проклятую штуку. Потом я поняла, что это не белый шелк, а, скорее, суровое полотно. Все же я думала: никак нельзя венчаться в этой треклятой штуке. Так что я стала сдирать с себя платье, я обрывала его горстями, и казалось, что оно рвется не в сторону, а вверх, слетая с моих бедер, грудей и плеч. Там была бабушка, и я пожалела, что пришлось уничтожить платье.

2. Мягкая форма.

Должно быть мой отец был мясником. Я возвращалась домой с каких-то танцев, или с бала, или откуда-то еще, потому что на мне было роскошное вечернее платье, которое мне шло, и атласные туфли. Я перешла дорогу и вошла в дом. Там была большая пустая комната, вся в кровавой пене. Опасаясь запачкать платье, я подобрала его, как ступающая по росе Николетта, и на цыпочках дошла до подножья лестницы. Я удивилась, с какой легкостью и изяществом мне удалось избежать красных лужиц. Наверху только пустая комната прислуги: умывальник, туалетный столик, койка, треснувшее зеркало. Внезапно мне показалось, что все — я, мое тело, моя одежда, бал, содержание всего вечера — произошло из крови, по которой я прошла наверх.

Похоже, наконец сюжет начинает сгущаться, собираются штормовые тучи. Близится время празднеств и добрых пожеланий. Торговля идет полным ходом, на улицах полно гуляк, Корпорация обещает солидную премию за лучшую витрину, цены на брюки от Хиама снова пошли вниз.

Мистингетт, будь она императрицей By, отменила бы уличные писсуары. На ее взгляд, они излишни. Белаква так не думает. Выйдя на свет, довольный и опустошенный, из жаркого чрева Мак-Лафлина, он снова подумал о том, насколько же совершенна бычья шея Тома Мура, вовсе она не короткая, что бы ни говорили критики.

Над Колледж-грин, словно под водительством Вифлеемской звезды, радостно плясала семицветная реклама «Боврила».

Лимонный цвет веры, возвестивший начало танца, вскоре закапал желчью, перетек в грибовидную зелень отчаяния, но и она рассыпалась мелкой галькой. Затем, из почтения к памяти убиенных, свет погас. Илистый поток геральдического красного, затем кармин соблазна, словно во исполнение пророчества, поджег оборки зеленого снизу и, вогнав Гавриила в багровый стыд, затопил вывеску. Однако длинные оборки вернулись, тьма прикрыла срамоту, и цикл завершился. Da capo.

«Боврил» от Саломеи, подумал Белаква, и Томми Мур с головой на плечах. Сомнение, Отчаянье и Попрошайничество, в какие из этих великих ворот втащить мне свою каталку? Через улицу, под аркадой Банка, сидел на посту слепой паралитик, он поедал свой обед, уютно закутавшись в одеяла, как и приличествует всякому рабочему человеку. Друг, даже не друг, так, наймит, придет за ним в назначенный час и покатит его домой по темным улицам. Его уложат в постель. За ним придут точно ко времени и бережно покатят, потому что в Кумбе он обладает могуществом. Утром, с петухами, его побреют и быстро прикатят на работу. Никто никогда не видел, как он появляется или исчезает. Он уезжал и возвращался. Если вы нищенствуете, вы уходите и возвращаетесь. Таково главнейшее правило попрошайничества. Ни один человек не способен попрошайничать за пределами родины, по крайней мере — делать это успешно. Wandeijahre — сон и забвение, гордое мертвое место. Вы благоразумно возвращаетесь и заявляете права на какой-нибудь участок под навесом. Пенни щедро сыпятся в шляпу, и вас уважают в трущобах.

Белакве явился знак. Что пользы стегать мертвую корову? Задержим на этом внимание: «Боврил» сделал знак.