— Вот так мы и выжили, а временами даже неплохо жили.

При упоминании этой истории Марта заулыбалась.

— А вы любите играть?

Нет. Единственное воспоминание об игре было связано у меня с ужасной мигренью во время экскурсии к Ниагарскому водопаду. В моей голове все смешалось: шум водопада, лодки, перегруженные туристами в пластиковых пончо, казино, куда две американки затащили меня. Я попала в кошмар, разложившийся от старости уродливый мир, где женщины, все в фиолетовых и зеленых бликах, падавших из прожекторов под потолком, сжимали коленями железные игральные автоматы. И в этом адском грохоте убегали, утекали, улетали денежки. Из меня выпотрошили все мои деньги, ни одной монеты не осталось даже в карманах, и не было ни малейшей надежды, что я могу выиграть, что автомат вдруг засыплет меня всем своим содержимым.

— Да, но, — протянула мечтательно Марта, — когда деньги шумным потоком сыплются на камни, когда они падают водопадом, не прекращают струиться по вашим рукам, скользить между пальцами, и непонятно, как их все собрать…

— Она обожает играть, — сказала Розарио, — ей чертовски везет. Это был не самый абсурдный способ из всех, чтобы заработать на хлеб. Это заставляло нас много путешествовать, мы вели себя словно подпольщики. Выигрывали всегда ровно столько, чтобы оплатить отель, еду, бензин, но ни разу не выиграли крупной суммы, которая позволила бы нам нанять самых лучших адвокатов. Хватало, знаете ли, только на самое насущное. Мы уже десять лет выживаем благодаря игральным автоматам.

30

У меня было мало возможностей побеседовать с Розарио один на один. Она избегала меня, оставляя мою персону для развлечения или излияний Марты. Помимо приемов пищи, она выходила из своей комнаты только покурить. Курила она на этаже, в коридоре, выходившем окнами на стоянку. Облокотившись на перила, худая и бледная со слишком черными полосами, придававшими ей вид трупа, она без удовольствия потягивала сигарету, а потом снова отправлялась на свой пост у компьютера.

Я пользовалась этими минутами, чтобы выудить из нее хоть какие-то детали об их скитаниях после приговора. В противоположность Марте, которая пускалась в воспоминания с таким же отсутствием стеснения, как если бы вас тут не было, Розарио молчала. Она ничего не говорила или не хотела ничего говорить, не зная, как я потом поступлю с этой информацией. В моем присутствии она вела себя как свидетель, который отказывается давать показания и хранит молчание.

Все, что мне удавалось выведать у нее о деле или о ней самой, были всего лишь крупицами, вырванными из контекста. Я могла восстановить логику путем додумывания. Например, эта история скитаний по церквям. Какие именно церкви поддерживали изо дня в день их скудное существование? Когда я спрашивала об этом, она отвечала, что их было много, поэтому трудно сказать определенно.

— Ну, церкви!

— С причастием, дарохранительницами, распятиями?

— Да, и другие, с витражами, свечами, звездами, солнцами…

— Христианские?

Я требовала от нее слишком многого, религия не была ее коньком, мне стоило спросить Марту, которая была в этом сведуща с детства и у которой появилась идея объездить всю сеть «Искупления», проводить конференции, беседы, начиная уж-не-помню-с-чьего-там-седьмого-дня.

— Адвентисты? Пятидесятники? А Марта сама не католичка?

— Мы и к католикам ездили.