И, помедлив, она пылко произнесла тоном едва ли не умоляющим, защищая несчастных преподавательниц:

— Они все были очень, очень хорошие! Но в приюте так трудно работать! Кто же пойдет туда? Детей же надо еще и воспитывать, а с ними просто нет сладу, с некоторыми особенно…

Тара с тревогой взглянула на мистера Фолкерка — сказать, не сказать? Сказать.

— Я сама учила младших, — поколебавшись, застенчиво прошептала она, — когда у меня было время. Но с малышами на руках, конечно, трудно думать о чем-то еще, кроме них…

— И вот тогда ты и рассказывала им сказки! — с улыбкой одобрительно кивнул мистер Фолкерк. Но какова эта Тара? И она еще рассуждает о смелости легендарных женщин из истории Англии! Да разве не отважна она сама, эта синеглазая хрупкая девочка, почти ребенок? — Наверняка все дети, и совсем малыши, и постарше, предпочитали твои чудесные сказки всему остальному…

— Да. Для них это было как самая большая награда, как праздник, — серьезно согласилась с ним Тара, и по ее лицу скользнула легкая тень улыбки, однако она вынуждена была подавить новый всхлип. — И позволяло… позволяло угомонить их… утихомирить… на какое-то время…

— Не сомневаюсь, — ласково промолвил мистер Фолкерк, не думая ее успокаивать, поскольку знал: когда успокаивают, эмоции обостряются, надо отвлекать того, кто безутешен, он должен начать думать о чем-то другом, и самое лучшее, что можно придумать для того, кто страдает, — это новые впечатления. А они у Тары уже начались, значит, скоро она успокоится, а пока пусть печали возьмут свое, в конце концов, вот так одним махом чувства не переменишь! — И все же я намерен добиваться того, чтобы к приюту прикрепили настоящих учителей, — как ни в чем не бывало делился он планами со своей спутницей намеренно деловито, рабочим, почти суровым тоном. — Как это было в прошлые годы.

— Вот будет здорово! — подхватила Тара, блестя глазами в мокрых ресницах. Влажные, ресницы ее были еще темнее. — Жаль, что пришлось уехать. Мне еще столькому хотелось бы научить малышей и многому выучиться самой!

— А много ли досталось на твою долю уроков с учителями? — все так же деловито спросил мистер Фолкерк.

— Не так уж много, — просто ответила Тара. — Но я старалась запомнить всё, что слышала, и потом обдумать. Вот и священник наш, преподобный Тэлмидж, был очень добр ко мне, я его очень внимательно слушала и всегда задавала ему вопросы. Он на все на них отвечал. Но он умер. Уже год назад… В начале прошлого лета. День был очень холодный, дождливый, дул сильный ветер…

По тому, как всё это было сказано, мистер Фолкерк понял, что в глубине души она до сих пор оплакивает эту утрату — не просто наставника, а взрослого друга.

— А что это был за священник… ваш преподобный Тэлмидж, ты не расскажешь? — деликатно спросил он, испытывая неподдельный интерес к укладу жизни в приюте и ко всему, что там делала Тара, что она чувствовала. Эта девочка просто поражала его неожиданностями, какие скрывала ее натура — богатая, впечатлительная, одаренная.

— Из пресвитерианской церкви в Челси, — охотно ответила