Правда, не прошло и десяти лет, и новоявленные художники в точности воспроизвели алгоритмы советской власти: вошли в советы и комиссии, стали друзьями мэра и банкиров, обросли связями в правительстве. Теперь никого не смущает тот факт, что правительственный скульптор Церетели открывает Музей современного искусства. Какие могут быть противоречия? И то, и другое — актуальное искусство.

Поскольку демократическая цивилизация постулировала, что в искусстве есть прогресс, а прогресс достигается самовыражением, появился прямой смысл рекрутировать молодую рабочую силу — но и старых мастеров добычи забывать не следует. В конце концов, самовыражение у всех — одинаковое.

Незадолго до смерти Пикассо опубликовал письмо, которое не любят цитировать, а когда цитируют, выдают за шутку гения. Написал он следующее: «Настоящими художниками были Джотто и Рембрандт, я же лишь клоун, который понял свое время». Пикассо довольно желчно описал послевоенное поколение — мальчиков, которые любят новые марки машин и спорт, зачем таким искусство? Феномен рынка искусств свелся к перманентному развлечению — и надо этому соответствовать. Тот, кто сможет кривляться, останется на плаву, «прочие не будут опознаны как художники». Письмо наделало много шума: писал весьма известный художник (правда, отодвинутый несколько в сторону новыми американскими коллегами — в то время как раз мода сместилась в Штаты). Известный критик ответил художнику открытым письмом «Пикассо, вы смеетесь над нами!» Критик пытался доказать художнику, что искусство неуязвимо: «Позвольте, искусство бессмертно! А Ваши голубки, Ваши арлекины, Ваши влюбленные?»

Пикассо умер, спор остался незавершенным. Проживи художник чуть дольше и имей возможность наблюдать показательный альянс Эрмитажа с музеем Гуггенхайм в Лас-Вегасе, он бы нашел что ответить.

Где влюбленные? Где-где, в Лас-Вегасе.

6. От золотого стандарта к бумажному эквиваленту

В истории XX века мода (соответственно и рыночная цена) на то, что мы сегодня называем «актуальным», пришла после войны. Традиционные европейские ценности себя не оправдали, знаменитая послевоенная Венецианская биеннале расставила акценты непривычно для европейцев. Великого Пикассо задвинули на вторые роли, вперед вышли бойкие мастера американской школы. Эти персонажи олицетворяли дух времени — требование сменить приоритеты. Умение рисовать отныне стало ненужным и каким-то стыдноватым. Отныне вопрос: «Рисуешь ли ты маслом?» звучит примерно так же, как «Писаешь ли ты в постель?». Взрослое, дорогое, актуальное искусство уже не связывается с этой утомительной архаичной дисциплиной. Слово «актуальный» стало паролем: стараниями галериста Лео Кастелли имена Лихтенштейна, Вессельмана и т. п. стали звучать так же гордо, как имена Пикассо и Матисса, хотя по интеллектуальным, пластическим, выразительным и прочим характеристикам упомянутые мастера до французских коллег не дотягивали. Их сила была в другом: они воплощали пресловутую свободу, то качество, которое Европа будто бы утратила. Энергия жеста, выразительная поза — вот что шло на смену рисованию. Быстро утвердилось мнение, которого прежде избегали, будто в искусстве существует прогресс, и рынок стал на прогресс реагировать. Прежде как-то стеснялись эту бредовую фразу произносить: ну не лучше Рой Лихтенштейн чем Микеланджело, а значительно, несопоставимо мельче, ничтожней и глупей. Но сказать так — невозможно. Говорится, что Лихтенштейн представляет свое время, а Микеланджело — свое. И в общем, всем понятно, что время Лихтенштейна перспективнее. Раньше мастера преклонялись перед достижениями прошлого: Сезанн бледнел от волнения, произнося имя Делакруа, Пикассо говорил, что рядом с Гойей его картин не существует.