Я ужасно мучаюсь его волнением, право, происходящее со мной совсем того не стоит! Зачем же так из-за меня переживать? Всё так естественно – как-то же нужно умирать. Не хочется думать, что все они готовятся к моей смерти, я ведь жив ещё пока ..., а этого «пока» вполне довольно.

Перелёт прошёл нормально. Мы в Париже, пока поселились в отеле, но уже завтра меня положат в больницу. Сегодня были на приёме у нейрохирурга, меня посмотрели, дообследовали. Операция, по всей видимости, через два дня, паллиативная: частично удалят опухоль и освободят от чрезмерного сдавления зону дыхательного центра. В сочетании с химиотерапией можно будет ещё какое-то время прожить, хотя и не долго, а потом отправлюсь на «Елисейские поля», но не на те, что здесь, а на те, куда отправляются с чувством выполненного долга. Хочется шутить, так, смехом, уничтожается идеализм, а потому – страх. Его смерть – самая забавная из всех.

Мы гуляем по Парижу, я уговорил Зара сходить в Лувр (впрочем, он и не сопротивлялся), мне хотелось увидеть три заветные картины Леонардо. Почему-то никогда не думал, что это возможно, а ведь, в сущности, такой пустяк!

Не столько меня поразил Париж, сколько его люди – все готовятся к торжеству, очень забавно. Люди всё-таки – малые дети, причём во всех смыслах и во всех ипостасях. Они ждут чуда и как дошкольники, и как доисторический австралопитек. Они не спешат в этом признаться, но разве это не написано у них на лицах?

«Чудо!» Сказка – вот она, предполагаемая человечеством правда жизни, с прилагаемыми в комплекте принцами и принцессами. Всё мы ищем по ту сторону, но ведь по ту сторону сказки – только сказочник. Кто же по ту сторону чуда? «Если бы Бога не существовало, его следовало бы выдумать», – это мог сказать не только француз, но сказал именно француз.

Наверное, на парижских улицах наша пара выглядит самой забавной: высокий и статный, седой, но коротко стриженный старик, с юным, как вечная весна, взором, держит под руку весьма, надо признать, молодого человека среднего роста, взгляд у которого, конечно, не очень, и вдобавок ковыляет он враскоряку.

Когда у меня начались проблемы с координацией и походкой, Заратустра подарил мне шикарную чёрную трость с серебряной рукоятью, я ещё в детстве о такой мечтал. Странно, да ... И всё же очень красивая, правда, я уже вполне с ней управляюсь. Зар называет её моей удочкой – я ловлю на неё взгляды прохожих. Люди странно устроены...

КРИК О ПОМОЩИ

Где я очутился? То ли лес, то ли горы, покрытые лесом? Я не так много путешествовал, чтобы с ходу разбираться в подобных тонкостях. Но растительность, действительно странная. Деревья высоченные, с толстыми, благородными стволами и сочной зеленью, наглухо закрывающей небо. У хвойных иглы длинною с кисть взрослого человека. Земля покрыта жестким тёмно-зелёным мхом, а трава мясистая, влажная, опутывает стопы, словно карликовые лианы. Это или лес радиационного происхождения, или Эдем до генеральной уборки!

Я оглядываюсь, мои глаза буквально спотыкаются о старика, стоящего неподалёку. На нём простой наряд из грубой мешковины, длинные волосы, борода до самого пояса, в руках огромная палка с загадочным, массивным утолщением сверху. Лицо морщинистое, как высушенная репа, глаза почти стеклянные, еле заметные из-под густых нависающих бровей.

– Прорицатель? – почему-то спрашиваю я, без тени удивления в голосе.

– А ты друг Заратустры? – с той же уверенностью, словно лишь для соблюдения некой формальности, уточняет он.

Мне ничего не остаётся, как только качнуть головой в знак согласия.

– Зачем вы пришли смущать царство мёртвых? – его брови сошлись на переносице, и холодный упрёк блеснул под неморгающими веками.