А когда они вернулись, было тихо.

— Ручья мы еще увидим, когда поедем к ним на Ключ… А со зверюгой что? Открытие будем оформлять?

— Не будем, — помотал Андрей головой. — Может, это последние животные… А то набежит Бог знает кого полный лес, международная общественность, большие деньги…

— Боишься, что отстреляют их, хонкулек?

— Или отстреляют, или просто жизни не дадут.

Маралов-старший на это понимающе кивнул.

Утро было как-то оптимистичнее, потому что надо было вливать сахарный сироп в горло Данилову, а днем кормить уже жиденькой кашей. Днем Данилов вышел из избушки и посидел на лавочке, полюбовался горами и озером. К вечеру Данилова накормили уже мясной подливкой из марала, и он заявил даже, что назавтра готов отправиться в путь в Малую Речку. Сообщение вызвало приступ восторга у Мараловых, Данилов тихо улыбался. Он вообще мало напоминал прежнего пружинистого, энергичного сыскаря, потому что никого не ловил и ничего не искал, а только радовался свету, теплу, самому факту своего бытия на Земле, и вообще всему на свете. Чтобы вернуться в рабочую форму, Данилову потребовалось время.

Все эти дни они почти что беспрерывно говорили, и теперь-то Данилову удалось рассказать Мараловым о своих приключениях подробно. Но надо сказать, что Данилов своими соображениями о правильности исполнения законов и морали с Мараловыми поделился, но вот о Шарообразном существе как-то умолчал. Дело в том, что до сих пор в его богоспасаемом ведомстве всем на свете заправляют черствые, лишенные воображения люди. Они, эти глупые люди, считают общение с инопланетными существами оскорблением мундира, и всякий полицейский, который хоть раз видел их и получал от них любые сведения, может прощаться с карьерой на три поколения вперед.

Наверное, сказались эти дурные традиции милицейской жизни, и Данилов попросту опасался шепотков за спиной, если не медицинских комиссий. Во всяком случае, про Шарообразное существо Мараловы ничего не услышали, и это было единственное, что скрыл от них капитан уголовного розыска Сергей Александрович Данилов.

В свою очередь Мараловы рассказали про Говорящих и про войну, которую пришлось им вести против жестоких людей, не желавших понимать: мир изменился. Они рассказали про то, о чем они договорились с Народом и про виновников серии убийств.

В этом месте Данилов опять немного скис, потому что любого мента, который расскажет о Народе разумных медведей, начальство если и не сразу отправит в психушку, то уж точно никакого продвижения по службе не даст ему, мистику жалкому!

Мараловым пришлось объяснить Данилову, что официально, конечно же, виновники — медведи-людоеды, уже убитые Володькой и Кольшей — то есть Владимиром Носовым и Николаем Аверьяновым. По этому поводу он тоже немного увял, потому что настоящие, истинные служаки не утаивают от начальства никаких обстоятельств дела, и вообще решительно ничего… И таится, таится в этом некая проблема… С одной стороны, всякий мент, сообщающий начальству о разумном народе медведей, будет объявлен ненормальным, отправлен лечиться у психиатра, списан по статьям о состоянии душевного здоровья и несоответствию занимаемой должности. С другой стороны, знающий о разумных медведях и не сообщающий о них начальству будет проклят, отлучен от милицейской службы, исключен из всех списков, и самая память о нем будет вытоптана.

Что делать?! Самое простое — это не знать и даже слыхом не слыхать ни о каких таких разумных медведях. Но если мент уже про них узнал?! Что тогда?! Вся коллизия очень напоминала Данилову классическое рассуждение об инквизиции: не сознаешься, замучают до смерти; сознаешься — сожгут живьем. Счастье еще, что Данилов был плохой служака, мало проникнутый рвением, а версия про уже истребленных людоедов — версией вполне подходящей.

Кроме того, совращал Маралов-старший, ведь это не кто иной, как Данилов, раскрыл тайну страшного лесного людоеда, побывал в его логове и чуть не задержал его с помощью двух местных жителей! Людоед убил сотрудника уголовного розыска и несть числа людей из местного населения, а ведь именно Данилов сумел его остановить! В этой истории Данилов выглядел вполне прилично и уже начал гордиться — по мере того, как ему становилось все лучше.