Но и учить язык, похожий на язык предков, предстояло уже в Малой Речке, где будут другие условия, в том числе и переводчики. Пока что граф в глуши лесов кедровых оставался без языка, и ему открывалась постепенно другая сторона явления… Потому что если речь окружающих людей вам непонятна, вы волей-неволей не ждете, что вам расскажут или объяснят что-то важное. Вы сами начинаете накапливать приметы, пытаетесь изучать, научиться понимать окружающее. И на этом пути вы вполне можете обнаружить что-то такое, чего не заметили хозяева.

Если бы графу рассказали, как и что устроено в лесу, он, скорей всего, не обратил бы внимание на кое-какие странности… Наиболее вероятно, граф Черноу поступил бы так же, как и большинство людей, знающих «как должно быть». То есть столкнувшись с чем-то не очень понятным, он бы легко объяснил неизвестное; мол, это же элементарно, вот что об этом говорят и пишут. Но Черноу не мог ничего спросить у проводников… Например, он не мог спросить, сколько видов медведей водится в Саянах, и чем они отличаются друг от друга. При всем желании Вальтер-Иоганн Черноу не мог бы расспросить проводников, уточнить, почему одни медведи любят слушать разговоры людей, а другие такой привычки не имеют.

Для проводников и вообще всех местных медведи были вообще тварями хитрыми, умными, с которыми лишний раз лучше вообще не иметь дела, а если иметь — то держать под рукой заряженный карабин. Но это касалось всех медведей… Например, нахального зверя, который шел по дороге за несколько минут до людей, оставлял следы длиной тридцать сантиметров. Колоссальные, невероятно четкие следы еще наполнялись водой из лужи, когда их увидел Черноу. Проводники обсуждали следы весело, с интересом людей, постоянно живущих в лесу, в двух шагах от зверя, привыкших к следам его присутствия. Но в воздух все-таки выстрелили; их слов австрийский немец не понимал, но жестов на этот раз хватило: люди хотели показать зверю, что вооружены, и что если зверь поведет себя плохо, шутить не будут.

Черноу посматривал на Федора Тихого… Но в тот раз у Федора были такие же глаза, такое же лицо, как и у всех. А смотреть на лицо Федора Тихого Вальтер-Иоганн привык, и очень часто читал на нем то, чего не могли сообщить другие проводники. Потому что был Федор немой. Немой с рождения, и уж чему-чему выучился Федор, так это общаться без слов, сообщая все больше и больше мимикой, жестами, мычанием и разного рода знаками. Очень часто только поглядев на лицо Федора, граф Черноу понимал то, что ему уже несколько минут пытались втолковать люди взрослые, умные и серьезные.

В тот раз, на дороге, Федор вел себя так же, как и все. И когда медведица с двумя медвежатами вышла к лагерю. Это было еще в первый вечер, и только что поставленные палатки странно смотрелись на лугу с еще не вытоптанной, высокой травой. Наверное, медведица привыкла ходить тропкой, вившейся вдоль пихт и кедров по самому краю поляны. Палатки выросли, когда звери отдыхали далеко, в кедровом лесу, и теперь выйти на водопой в привычном месте звери не могли…

Медведица даже не нападала; она скорее изучала людей и охотничий лагерь. Подойти вплотную к палаткам она все-таки не хотела, и рявкнула с расстояния метров тридцать. Закричали, побежали люди, кто-то сразу же выпалил в воздух, оглушительно выпустил заряд картечи из крупнокалиберного ружья. Малыши испугались, заорали, и медведица рявкнула второй раз, потише и явно для них. Медвежата примолкли, отбежали в гущу леса, а зверь села вдруг на зад, замолотила передними лапами по голой глинистой земле.

— Ух! Ух! Ух! — вырывалось у нее вместе с ударами. Гудела, содрогалась земля, хотя зверь бил как будто и не сильно, не в полный размах.