У Уолтера в нагрудном кармане лежали игральные карты и фотография девушки, в которую он тогда был влюблен — хористки из Колыбели Карминной, а за его сентенции о благе Альбиона ему регулярно угрожали карцером.

Но для таких, как Бен не существовало молоденьких хористок, как и остального, что на самом деле было страной. Политиков, клириков, торговцев, мигрантов, опиумных курилен, фабрик и театров. Была Страна — один механизм, совершенный, заменяющий Спящего. И не было для таких людей цели выше, чем бросить себя в этот механизм и собственной кровью смазать застопорившие шестеренки.

Эльстер тихо всхлипывала, вытирая слезы рукавом. Уолтер помнил, с каким восхищением она смотрела на Бена, когда он горячо говорил о запертых в клетках птицах. И свою глупую, секундную ревность, за которую сейчас ему было стыдно.

Он положил ладони на стол и закрыл глаза. А потом, решившись, выбил короткий ритм.

Этой песне не нужна была гитара. Это была колыбельная, старая эгберсткая песня, которой эта страна провожала на войны своих солдат. И Уолтеру всегда казалось, что она гораздо мудрее гимнов.

— Когда я шел в Аррэ — хорру, хорру!

Когда я шел в Аррэ — хорру, хорру!

У дороги плакала девушка — хорру, хорру!

Эгбертское «ура», тоскливое и протяжное, как волчий вой, рыдало в конце каждой строчки. Эльстер подняла на него заплаканные глаза и неожиданно подхватила, на кайзерстатском, но с эгберстким «хорру».

— Куда делся твой взгляд, спокойный, как море, хорру, хорру,

Куда делся покой твоих волн, хорру, хорру,

Где каблуки, которые звонко стучали на нашей свадьбе — хорру, хорру!

Ах, Джеймс, я едва тебя узнала!

Уолтер выстучал злой барабанный ритм:

— У нас были пули и флаги — хорру, хорру!

У нас был огонь в сердцах — хорру, хорру!

Врагам не победить — хорру, хорру!

Мы едва узнаем друг друга, хорру! Хорру!

Он представлял, как Бен бредет по темным улицам в сером студенческом сюртуке и синем шарфе, и желтый свет окон бросает блики в его светлые кудри.

Успел он передать свое сообщение? Умрут ли люди, которых он так отчаянно пытался спасти?

— Где твои милые, спокойные глаза, что очаровали мое сердце? — горестно вопрошала Эльстер, кончиками пальцев отбивая тот же ритм, что и Уолтер. Но у нее он звучал лишь эхом, тихим и болезненным.

— У нас были пули и флаги, хорру, хорру,

Врагам не победить — хорру! Хор-р-ру-у! — будто оправдываясь, отвечал он, но ритм словно ломался, становясь менее уверенным.

— Где рука, которой ты сжимал оружие, хорру, хорру! — ее голос звучал горьким упреком, ввинчивающимся в виски.

— Оружие и барабаны! Пули и флаги, хор-р-у!

— У тебя нет руки, а вторую тебе придется протягивать, хорру, хорру!

У тебя нет ноги — каблукам больше не стучать, ты свое отплясал! Хорру! Хорру!

— Моя невеста не узнала меня, хорру, хорру,

Враг так и не сокрушил нас, хорру, хорру!

С последними словами вой оборвался, погаснув в наступившей тишине, как и отголосок барабанного боя, отстучавшего по Бену.

…

Уолтер задремал под утро, прямо на кухне. Эльстер он еще ночью отправил спать наверх.

Ему снилась тюрьма — безмолвная, пустая чернота, запертая дверь, отделяющая его от мира и острое, болезненное осознание собственной беспомощности. Там, за дверью, раздавался затихающий плач, больше похожий на жалобный скулеж смертельно раненого животного.

Его разбудила мысль, ворвавшаяся в кошмар, словно выстрел и разметавшая его в клочки.