Уолтер поднялся в спальню и запер дневник в саквояж. Мелькнула мысль утопить скрутку, но у него не поднялась рука, особенно теперь.

Постояв несколько секунд в проеме, тяжело опираясь на косяк, он наконец закрыл дверь и спустился, не оглядываясь — Эльстер должна была закончить.

…

На кухне пахло горелым. Уолтер не стал уточнять, чем были обугленные комки в мусорной корзине.

Они оставили окна открытыми и втроем спустились к морю. Над берегом стелился ледяной, пронизывающий ветер, и долгой прогулки не получилось. Но Уолтер все равно почувствовал себя лучше — словно шумом волн и воем ветра смыло половину тяжелых мыслей. Облегчение от последних записей Джека было одновременно желанно и постыдно — все же он писал о страшных вещах. Уолтеру хотелось оправдать цинизм, с которым брат проводил операции, победившим безумием, но последняя запись разрушила все иллюзии — Джек прекрасно понимал, что делал. И делал это, чтобы добить себя, утвердиться в мысли, что смерть Кэт — его вина.

С другой стороны, чем как не безумием, можно назвать подобный поступок?

Уолтер помнил, какие глаза были у Джека, когда он приехал в Вудчестер в последний раз. В них не было осознанности, только истерическая мольба — «Спаси меня!»

Эльстер, кажется, ни о чем плохом не думала. Она стояла на мокром песке, позволяя пене прибоя касаться носков ботинок, куталась в тонкую министрантскую куртку и улыбалась. Уолтер смотрел, как закатное солнце путается в ее волосах, как прибой шипит у ее ног, и думал, что есть вопросы, ответы на которые все же лучше не получать.

Они вернулись домой до того, как начало темнеть.

Миссис Ровли принесла газеты, и Уолтер рассеянно перебрал тонкую стопку — материала Лауры Вагнер по-прежнему не было. В сводке зарубежных новостей на последних страницах не было ничего о новых убийствах в Кайзерстате.

Значит, они действительно прекратились после его бегства. Этого было недостаточно, чтобы начать подозревать себя в причастности к преступлениям. Но ничего не значащие новости о модном показе во Флер и тревожные — о нарастающих беспорядках в Морлиссе вместо долгожданных сообщений из Кайзерстата, заставляли каждый раз испытывать мутное разочарование.

Уолтер понимал, что неизвестно, когда у них еще будет такой же спокойный вечер — завтра приедет Бен и нужно будет собирать вещи и снова отправляться в пустоту.

Он собирался доехать до Уайклоу, снять номер в гостинице и купить билеты на ближайший дирижабль, летящий неважно куда, но обязательно с пересадкой, во время пересадки купить билеты в следующий случайный город, и так до тех пор, пока они не окажутся достаточно далеко.

Еще Уолтер думал о Ха-айграт, прилегающей к Кайзерстату — там как раз зрели сепарационные настроения и в окружающем бардаке будет легко затеряться. К тому же он знал, что Альбион открыто эти настроения поддерживает, а значит, безымянный беглец с альбионским акцентом, скрывающийся от кайзерстатской жандармерии, должен вызвать больше сочувствия.

В поток его мыслей словно проник сквозняк — он почувствовал на себе чей-то тяжелый взгляд.

Он поднял глаза и замер.

Зои стояла у камина, держа в одной руке огромные портняжные ножницы, а в другой — свой шнурок, такой длинный, что лежал на полу кольцами.

— Зои? — тихо позвал он. Позади раздались острожные шаги — Эльстер вышла с кухни.

Зои смотрела на него исподлобья, и Уолтер не мог понять, что видит в ее взгляде.

Он смотрел, как она медленно обматывает шнурок вокруг запястья. Мир словно сузился, потемнел — комнаты, камина и даже самой Зои больше не было. Только ее руки — со шнурком и ножницами.

Он готовился броситься вперед, предотвращая любое резкое движение. Словно в боевом трансе — как будто перед ним враг.