Пол завидовал способности Финнерти быть кем ему только заблагорассудится и при этом блестяще справляться с любой задачей. Каковы бы ни были требования времени, Финнерти всегда оказался бы среди лучших. Если бы это был век музыки, Финнерти мог бы стать, и был в действительности, выдающимся пианистом, с таким же успехом он мог бы стать архитектором, врачом или писателем. С нечеловеческой интуицией Финнерти способен был прочувствовать основные принципы и мотивы не только инженерного искусства, но буквально любой сферы человеческой деятельности.

Пол подумал, что сам он мог быть только тем, что он есть. Вновь наполняя бокал, он понял, что он‑то только к этому и способен был прийти – к этой комнате, к браку с Анитой.

Это была ужасная мысль – быть настолько влитым в механизм общества и истории, способным передвигаться только в одном плане и только по одной линии. Приезд Финнерти встревожил его, снова вытащив на поверхность сомнения в том, что жизнь на самом деле должна идти именно таким порядком. Пол уже подумывал было обратиться к психиатру, чтобы тот сделал его послушным, примирившимся со всем и терпимым ко всему. Но теперь здесь был Финнерти, толкающий его совсем в другую сторону. Финнерти, по всей вероятности, разглядел в Поле что‑то, чего он не мог разглядеть в других, что‑то, что ему понравилось – возможно, прожилку бунтарства, о существовании которой Пол только теперь начал догадываться. Была же какая‑то причина, почему Финнерти сделал Пола своим единственным другом.

– Вообще‑то я предпочла бы, чтобы Финнерти выбрал для визита другой день, – сказала Анита. – А так возникает целый ряд проблем. Бэйер должен был сидеть слева от меня, а Кронер – справа; а теперь, когда вдруг неожиданно врывается член Национального Бюро Промышленного Планирования, я уже и сама толком не знаю, кого куда усаживать. Эд Финнерти по своему положению стоит выше Кронера и Бэйера? – спросила она недоверчиво.

– Если хочешь, посмотри «Организационный справочник», – сказал Пол. – Я думаю, что НБПП стоит выше региональных деятелей, но это «скорее мозговой трест, чем чиновный. Финнерти все равно. Он может усесться и за стол с прислугой.

– Если он хоть шаг ступит на кухню, Бюро охраны здоровья упрячет его в тюрьму! – Анита натянуто улыбнулась. Было совершенно очевидно, что ей очень трудно сохранить спокойный тон, говоря о Финнерти, и делать вид, что ее забавляют его эксцентрические выходки. Она переменила тему разговора.

– Расскажи о сегодняшнем дне.

– Ничего сегодня не было. Еще один день, как все остальные.

– Ты достал виски?

– Да. Ради этого мне пришлось перебираться на тот берег.

– Разве это было таким уж тяжким испытанием? – проворчала она. Она никак не могла понять его нелюбви к поездкам в Усадьбу и поддразнивала его этим. – Неужто это было так трудно? – повторила она таким током, будто он был ленивым маленьким мальчиком, которого уговаривали оказать небольшую услугу маме.

– Да, трудно.

– В самом деле? – поразилась она. – Надеюсь, никаких грубостей.

– Нет. Действительно все были очень вежливы, один из пенсионеров, знавший в старое время меня, устроил импровизированный вечер в мою честь.

– Ну что ж, это звучит уже совсем весело.

– Да, не правда ли? Его зовут Руди Гертц. – И, не вдаваясь в описание своих чувств. Пол рассказал ей, что произошло. И вдруг заметил, что пристально следит за нею, проделывая какой‑то опыт.

– И это тебя расстроило? – Она рассмеялась. – Ну, знаешь, ты уж слишком чувствителен. Ты наговорил мне столько ужасов, а на самом деле ничего‑то и не произошло.

– Они ненавидят меня.