Гори в аду, иуда!

    – Напишу статью! – врач потер руки, воркуя над своим пропуском в Академию Медицины. – Непременно! В «Арч мал кур», в «Ля пресс медикаль»… Пусть только посмеют не напечатать! Знать бы причину… вначале думал – мерещится…

    Он наклонился к пациенту, осторожно приподнял левое веко.

    – Вы это тоже видите, государи мои?

    Взгляд Огюста Шевалье был темен и пуст – сознание не вернулось. Но не пуст был зрачок – в центре черного озерца мерцал свет. Серебро, пушистые лапки, симметрия зимы…

    – Снежинка? – растерявшись, предположил Эрстед.

    Тускнеет, исчезает, гаснет…

    Растаяла.

    Следуя совету философа Секста Эмпирика, Зануда от суждений воздержался. В годы давние, военные, он насмотрелся на раны и прекрасно знал, от чего люди умирают. Но война научила и другому: случается всякое, майне гере. Иногда Смерть промахивается, иногда – шутки шутит. Француз жив, и это факт. Другое дело, каковы будут выводы из этого факта.

    – Нам лучше уйти, панове! Андерс, честью клянусь, не Божья это воля!

    – Оставьте, князь.

    – Вы все забыли, Андерс!..

    …может, полиция? Галуа-младший уверен, что его брата убили головорезы из префектуры. Сначала революционер-математик, потом – революционер-грузчик…

    Широки ворота префектуры, словно в Преисподней. Всякие заходят – игроки, беглые каторжники, воры, разбойники, Видоки. Только дураков там нет. Посылать шайку в Булонский лес во главе с трижды «засвеченным» агентом Топазом? Это ли почерк Жиске, префекта-кудесника?

    Нет, не полиция. Кто остается?

    Эминент?

    – Будьте справедливы, Огюст. Забудьте про мораль, бог с нею…

    Князя не слушали.

    Врач, щелкая языком от изумления, вновь и вновь демонстрировал шрам, бледнеющий на глазах: «С ума сойти!» Эрстед внимал лекарским восторгам с явным облегчением. Божья воля, чья-то иная, но одним грехом на душе меньше. Торвен же ушел мыслями в дела практические, от чудес далекие.

    Если полиция уже получила приказ об аресте карбонариев, значит, через заставы не проехать. Есть путь через катакомбы – знаменитую парижскую Клоаку. Но его поди-сыщи, опередив глазастых ищеек. Нет, катакомбы – это романтика, причем дурная. Черные плащи, белые кости… Стихия земная отпадает. Что остается? Стихия воздушная? Помнится, бравый полковник недавно бежал из Парижа на воздушном шаре, и никто не пострадал…

    Не считая копенгагенской Ратуши.

    Воспарив в выси горние, он не заметил, как исчез врач – не иначе, статью кропать удрал. Остальные тоже начали собираться; Волмонтович – с видимым облегчением.

    – Будь мы в Китае, господа, – криво улыбнулся Эрстед, – я бы предложил непротиворечивую теорию…

    – Будь мы в Трансильвании, я тоже, – буркнул князь.

    Луч солнца, протянувшись от окна, шарил по лицу молодого француза – словно желал растопить снег под веками.

    – Есть логика, а с логикой не поспоришь…

    Упрек Эминента звучал устало. Отставной алюмбрад не гневался на глупого сен-симониста. Он честно пытался объяснить.

    – Я должен быть последним из злодеев, чтобы убивать людей, не причинивших мне зла.