— Разве он не может лечиться дома? — спросил Генри, ненавидя свои мысли об отце и о специальном отделении больницы.

— Неплохо бы, но он нуждается больше, чем в лекарствах, чем просто в пилюлях, которые ему нужны, — сказала мать. И было видно, что ей трудно об этом говорить. Она изо всех сил стала тискать свой белый кошелек.

— Что еще ему нужно? — спросил Генри. Ему нужна была правда. Он боялся тайн, хотя и правды тоже, и еще в этот момент он боялся поднять на отца глаза.

— Терапия.

Зловещее слово, несущее в себе гром, колдовство и угрозу.

— Что это такое, терапия? — спросил он.

— Это то, что поможет вывести твоего отца из печали, — сказала она, и ее голос стал мягче. — Не волнуйся об этом, Генри. Это лишь ему на пользу, — …ему на пользу. Были еще какие-то зловещие слова — те, что употребляла мать, когда она рассказывала о том, что ему нужно пройти, о каких-то неприятных процедурах, о циклах уколов, и все это только ему на пользу.

— Это будет дорого стоить?

— Мы справимся, — сказала она. — Я посмотрю, смогу ли я какое-то время работать в две смены…

С улицы донесся автомобильный клаксон.

— Такси, — сказал отец.

— А где находится больница? — почти в панике спросил Генри. — Мы сможем его навещать?

Его отец посмотрел на мать.

— Это здесь, в Викбурге, в южной части, — сказала она. — Мы сможем туда ездить на автобусе, чтобы посещать его, но сейчас лучше всего ехать на такси, чтобы въехать прямо во двор больницы.

Отец подошел к Генри и поцеловал его в лоб. Его губы были холодны.

— Не обижай маму, — пробормотал он.

Когда они уехали, Генри начал бомбардировать кулаками диван. Это было лучше, чем плакать. И, вдобавок ко всему, он еще и заплакал.

На следующий день, когда Генри явился на работу, бакалейщик не обратил на него внимания. Генри поприветствовал его своим обычным «Хай, мистер Хирстон, как поживаете?», но тот, пялясь в окно, просто что-то буркнул в ответ.

Генри начал работу — ту, про которую ему не нужно было напоминать: мойку полов, раскладку фруктов и овощей, нарушенную утренними покупателями, распаковку шести коробок супа «Кампбелл», разгруженного на заднем дворе. Во время разгрузки грузовика он поглядывал на лестницу в ожидании Дорис, но она так и не появилась.

Генри старался не думать об отце в больнице. «Думай об эскизе», — сказал он себе. — «И покажет ли мистер Хирстон тебе его снова». Когда хозяйственные работы были закончены, Генри стал посматривать на мистера Хирстона. Как и всегда, если не было покупателей, то тот нес свою бессменную вахту у окна, как обычно, бормоча свои кислые комментарии, адресованные прохожим.

В полдень, когда покупателей было немного, мистер Хирстон мог исчезнуть за дверью холодильника, где отбивал пласты говядины в бифштексы или перемалывал мясные отходы для гамбургеров. Генри ждал случая, чтобы украдкой открыть выдвижной ящик под кассовым аппаратом и еще раз посмотреть на эскиз. Бакалейщик упрямо торчал у окна, хотя день постепенно стал переливаться в вечер.

Генри украдкой заглянул в холодильник, и был рад, что остался только фунт или два гамбургеров. Он надеялся, что появится миссис Карсон. Она всегда покупала, по крайней мере, три фунта для ее большой семьи. Когда он чистил полки у входной двери, то с надеждой поглядывал на дверь, когда входили покупатели, но госпожа Карсон все не появлялась.

Наконец, мистер Хирстон коснулся плеча Генри: «Гамбургеры», — сказал он, кивая на холодильник.