Генри был занят метлой. Для него до сих пор оставалось загадкой, откуда изо дня в день берется пыль. Он мел, постепенно приближаясь к кассовому аппарату, делая остановки и поглядывая на холодильник, обрадовавшись тому, что бакалейщик не сразу сможет его разглядеть, если внезапно появится из-за него.

Генри замер в сладкой агонии, ожидая момент, когда его глаза снова будут упиваться изображением на этом эскизе, но его терзала вина за его намерения за спиной у бакалейщика. А что, если войдет покупатель, и в это же время мистер Хирстон появится из-за двери холодильника? Он помнил, что в этом ящике также лежала и бухгалтерская книга, а также всякие другие мелочи, и мистер Хирстон вероятно должен помнить, куда и как он положил эскиз. Но его тянуло неудержимое желание еще раз увидеть изображение будущего памятника на могиле Эдди.

Прошла минута, другая, на стене перед глазами Генри висели часы. Покупателей не было. Он смутно слышал жужжание мясорубки. Его пальцы коснулись ручки ящика. Мясорубка умолкла, и он стал поглядывать то на холодильник, то на окно — никого из покупателей в обозримом будущем. Он потянул на себя ящик из-под кассового аппарата, медленно и аккуратно, вздрагивая при каждом повизгивании, когда дерево терлось о дерево. Он заглянул внутрь и подумал о волшебстве, когда эскиз сразу оказался разложенным поверх той самой бухгалтерской книги. И издал странный звук, который не был предсмертным стоном, а скорее чем-то бесконтрольно вырвавшимся через его закрытые губы.

И было от чего взвыть.

Страшный «X» лег тяжелыми линиями черного графита на весь лист, отменяя все, что было изображено, отменяя также и все надежды Генри на то, что этот эскиз когда-нибудь станет реальностью.

Позже, когда Генри уже снял передник и приготовился уйти, мистер Хирстон сказал ему, что в конце недели он его уволит.

— Твоя работа мне больше не потребуется, — важно сказал мистер Хирстон. Он говорил формально, словно с кем-то стоящем выше и дальше, где-то за спиной у Генри. — Сегодня — среда. Последним днем твоей работы будет суббота.

Поначалу Генри отказался принять значение слов, сказанных бакалейщиком. Его сознание стало пустым, похожим на черную доску, с которой внезапно стерли написанное мелом. Когда их значение дошло до него, то у него в теле все просело, словно он был надувной резиновой куклой, из которой вдруг выпустили воздух.

— Я что-то сделал не так? — спросил он, в его памяти задерживались любые ошибки, которые он когда-либо совершил. Мистер Хирстон видел, как он тайком рассматривал эскиз? Достаточно ли было этого, чтобы его уволить?

Мистер Хирстон отвернулся, словно Генри разговаривал не с ним.

— Почему вы меня увольняете? — упорствовал он. Он просто сердился, но знал, что Генри хорошо работал, не ленился и делал все лучшим образом.

— Ты исчерпал себя, — объявил бакалейщик, повернувшись к кассовому аппарату. — И больше мне не нужен, — и он поднял на Генри глаза, в которых не было и намека на какое-нибудь милосердие. — У тебя есть оставшаяся часть недели, чтобы еще чуть-чуть поработать, и эти несколько дней продолжай стараться так же, как и всегда.

Эти слова эхом звучали в голове и на следующее утро, когда он сидел на ступеньках крыльца дома, в котором они снимали квартиру. Он наблюдал за тем, как мать уходила работу. Ее шаги были медленнее, чем обычно. Он слышал, как она всю ночь ворочалась и вставала с постели, но решил не говорить ей о том, что будет уволен до того момента, как это действительно произойдет.