– Да, – ответил Андрей твердо, – уверен.

– А я нет.

– Почему же?

– А потому что дамочка вложила за тебя свои миллионы… Фактически она тебя купила. И теперь захочет получить свою собственность на блюдечке с голубой каемочкой, да еще и перевязанной лентой с бантиком. С доставкой на дом, в город герой Торонто.

– Брось, Саша… Катя купила не меня, а свободу для меня. И она совсем не тот человек, чтобы выставлять какие то требования. Ты же ее не знаешь.

Зверев плеснул в кружки немного водки, показал глазами: давай.

– Давай, – кивнул Обнорский. – За что?

– А все за то же: конец срока неизбежен, как социалистическая революция трудящихся.

Обнорский усмехнулся: час назад тот же тост произнес подполковник Петров. Только про революцию он ничего не сказал… выпили.

– Так что, Саша, скоро я буду дома… День другой отдохну – и за работу. Давай ка обсудим наши первоочередные шаги.

– Давай обсудим, – согласился Зверев. – Хотя я думаю, что твои друзья на воле ждут тебя с большим нетерпением и уже начинают готовить твой отъезд в Забугорию… к израильско шведско канадской тетушке, которая выкупает русских журналистов и сидит на мешке с баксами.

– Шестьдесят миллионов в один мешок не сложишь…

– Это точно, не сложишь…

– Ладно, опер, не пыли. Давай ка лучше поговорим о деле.

– Давай, инвестигейтор, – сказал Зверев, отодвинул в сторону водку и закуску, положил на стол лист бумаги. – Смотри и запоминай.

Около полутора часов бывший опер Александр Зверев инструктировал журналиста Андрея Обнорского. Работалось им легко: Зверев толково излагал, а Обнорский быстро схватывал, вычленяя суть. На свободе, в Питере, ему предстояло заняться тем, что на официальном языке называется оперативно розыскной деятельностью. Добавим: незаконной. После того как предполагаемые детали (только предполагаемые, наверняка в таких случаях сказать ничего нельзя) были обговорены, Обнорский выучил наизусть два контактных телефона… В случае необходимости он мог бы обратиться за помощью по этим номерам.

…На следующий день он покинул зону. Зверев проводил его до той черты, до которой допускают зэка. В уральском небе сверкало солнце. Лучи падали на металлические лабиринты Красной Утки, нагревали их. Щелкнул электропривод замка… Обнорский последний раз обернулся. Он посмотрел на Зверева темными напряженными глазами. Сашка подмигнул… Удачи тебе, журналист!… И тебе удачи, опер! Держись.

Обнорский вошел в помещение вахты. Снова щелкнул замок. Он уходил на волю.

Зверев оставался сидеть. До конца срока оставалось больше года.

…Всадники остановили своих коней. – Ваш роман прочитали, – заговорил Воланд, поворачиваясь к мастеру, – и сказали только одно, что он, к сожалению, не окончен.

Да, читатель, наш роман не окончен… мы не прощаемся.