Кум замолчал. Лоб прорезали глубокие складки. Видимо, он снова пережил напряжение того критического момента, когда несколько сот озлобленных мужиков, подогреваемых крикунами, были в двух шагах от взрыва. История тюрем вообще, и российских в частности, знает немало бунтов. Последствия некоторых были ужасны… А ведь очень часто начиналось с событий мелких, ничтожных по сути своей. Но оборачивалось все большой кровью. Трагедией. Кошмаром.

– Что же дальше, Валерий Василич? – спросил Андрей. В нем жил инстинкт журналиста, привычка и потребность добывать информацию. Обнорский сам удивлялся некоторой абсурдности ситуации: ему только что объявили о свободе… Ему сказали: ты свободен!… а он с ходу берет интервью – вместо того чтобы бежать бегом из зоны, орать песни, смеяться, ходить на руках.

– Дальше то? Генерал полковника Чурбанова перевели в СИЗО, где он и прокантовался до девяносто третьего года, пока Ельцин его не помиловал… Работал – истопником… Вот и все, пожалуй… вот и все.

Обнорский понимал, что многого кум ему не рассказал. Что то скрыл, что то подретушировал… Да и рассказывал то, видно, не просто так, а с известным умыслом, как бы предупреждая: писать о зоне необходимо с умом, с чувством ответственности. Неосторожное слово, произнесенное на воле, может вызвать раздражение. А на зоне – взрыв. Кум улыбнулся, сказал:

– Да ладно… что теперь вам эти лагерные истории? Поди, захотите все это забыть поскорее?

– Нет, Валерий Василич, не захочу. Это моя жизнь и забывать ее я не хочу, да и не имею прав…

– Слава Богу, коли так. Я тоже считаю, что человек не имеет права забывать. – Кум побарабанил пальцами по столешнице. – Ну так что, Андрей Викторович, хотите нас покинуть прямо сейчас? Я могу вас запросто устроить в гостиницу без всяких документов… Бесплатно. У меня есть такая возможность. Переночуете на воле, а утром все оформим.

– Спасибо, – ответил журналист, – но я бы хотел с друзьями попрощаться. А уж завтра…

– Ну, воля ваша.

Слегка нетрезвого (да еще и вооруженного самурайским мечом) Обнорского кум лично сопроводил в отряд. Стоял очень теплый майский вечер, тринадцатая зона готовилась к отбою. На вахте Обнорского встретил Зверев. Он якобы курил и трепался с вахтером, но на самом деле ждал Андрея. Вахтер с интересом уставился на кума, который попрощался с Обнорским за руку. С интересом втянул носом воздух, когда журналист подошел к Звереву. Хотел что то сказать, но не сказал ничего.

– Ну? – спросил Сашка.

– Вот, – выдохнул Андрей густой коньячный запах и протянул Сашке постановление. Зверев быстро прочитал, посмотрел на Обнорского блестящими глазами. Потом прочитал еще раз и обнял Андрея за плечи.

– С кумом, значит, пьешь, собака? – шепнул он в ухо. – А с завхозом слабо нажраться по такому случаю?

– Не слабо, – шепнул в ответ журналист, вооруженный справкой и самурайским мечом. Зверев и Обнорский направились в отряд. Вахтер проводил их подозрительным взглядом, почесал в затылке.

– Не слабо, Саша, – шепнул Обнорский. – Нажремся в три звезды!

Пили они очень мало – символически – по глотку. Больше разговаривали.

– Вот так, Саня, – сказал Обнорский, – уже через два три дня я смогу начать проверку того, при каких обстоятельствах господин Медынцев получил в подарок тот порноальбомчик. И главное – от кого?

– Из Торонто будешь проверку проводить? – спросил Зверев.

– Какое на хрен Торонто? Очнись, Саня… Я еду в Питер, домой.

– Ты уверен? – сказал Сашка, поигрывая самурайским мечом.

– Да, – ответил Андрей твердо, – уверен.