Суровый Схфик, короткая ожесточенная перестрелка — и вот результат: обезвреженный шпион с бесшумным американским пистолетом и легко раненный боец ВОХРа Григорий (имя он наконец поправил) Лебедев с дымящимся «наганом». Тут уж не отвертятся, придется и орден давать, и в газетах портрет печатать…

Остановка была за малым — за шпионами. Да и вообще никто не пытался нарушать охраняемый периметр снаружи. Изнутри — другое дело. Через проходную выносили спирт в специально сваренных из нержавейки плоских изогнутых фляжках, намертво схватывающий клей в закрашенных белой краской бутылках из‑под молока, провода для телеантенн, обмотанные вокруг тела, радиодетали — в карманах или за пазухой, болты, гайки, шайбочки для домашнего хозяйства — почти не скрываясь, в сумках или портфелях. Все это было не страшно для могущества государства, а потому на «внутренних» нарушителей смотрели сквозь пальцы, если даже и ловили, то наказывали поотечески: премии лишат или отпуск на зиму перенесут, а то и выговором дело обойдется.

Конечно, и внутри заводского периметра мог оказаться чужак, возжелавший подорвать безопасность страны и вынести наружу тактико‑техническую характеристику «изделия N 5» или «изделия N 6», а то и принципиальную схему автоответчика системы «свой‑чужой». Об этой возможности без конца толковали ветераны из первого отдела, но ни одного случая за всю историю «Прибора» не произошло, что ветераны объясняли своей неутомимой деятельностью.

Не сумев дождаться своего шпиона на службе, Лебедев стал присматриваться к окружающим людям и за пределами заводской территории. Однажды сосед по коммуналке, подвыпив, стал приставать с расспросами, в каком цехе он работает, у Лебедева заколотилось сердце, но виду он не подал и выслушал просьбу принести банку клея: «Стулья, заразы, рассохлись, и ничего им не могу сделать, а ваш клей, зараза, лопасти вертолетные держит, я их промажу, и все — никуда, заразы, не денутся…»

Всю ночь Лебедев писал и переписывал заявление в первый отдел, а утром отнес, хотя дежурства в этот день у него не было и он мог спокойно отсыпаться. Заявление прочли один за другим два ветерана с одинаковыми орденскими колодками, переглянулись, глянули как‑то странно, будто и не они вовсе призывали к бдительности в кишащем шпионами городе, и скучно пообещали все проверить.

— А мне как с ним себя вести? — блестя глазами, возбужденно спрашивал Гоша‑Григорий. — Легенда у меня какая будет?

Ветераны снова переглянулись, потом один прокашлялся и по‑прежнему скучно сказал:

— Ты это… Приглядывайся пока…

Выйдя из кабинета, Лебедев неплотно прикрыл дверь и, громко протопав по коридору, бесшумно метнулся обратно, приник к щелке и успел увидеть, как ветеран покрутил пальцем у виска и, скомкав, бросил его донесение в корзину для бумаг. Здесь тоже все было не правильно.

Однажды, обходя ночью периметр своего сторожевого участка, Лебедев услышал за забором гул автомобиля, лязг замков, голоса. Там находился вечно пустой, заброшенный двор, не имеющий к заводу никакого отношения, но делать все равно было нечего, и он, расковыряв небольшое отверстие в треснувшем цементе, заглянул на сопредельную территорию, увидел заезжающий в гараж хлебный фургон, силуэты каких‑то людей, которые тоже скрылись в гараже. Гоша закурил сигарету, взглянул на светящийся циферблат часов и стал ждать. Через полчаса люди вышли из гаража и зашли в примыкающее помещение, а еще через сорок минут уехали на двух машинах: «Волге» и санитарном фургоне.

Увиденное заинтересовало Лебедева, он стал вести наблюдения регулярно и установил, что хлебный фургон приезжает два‑три раза в месяц, как правило, по средам, обычно между двадцатью тремя и часом. За полчаса‑час приходит «Волга», в ней всегда находятся четыре человека, они дожидаются в пристройке к гаражу.