Они поднялись прямо на второй этаж, и Мерфи был представлен на обозрение медбрату, мистеру Тимоти («Бому») Клинчу, младшему брату-близнецу Бима, с которым они были похожи как две капли воды. Бом, подготовленный Бимом, ничего не ждал от Мерфи, Мерфи же, ex hypothesi, — ничего от Бома, в результате чего ни один не был разочарован.

Под началом Бима Клинча служило не меньше семи родственников мужского пола, по прямой и побочной линии, самым значительным из которых был Бом, а самым незначительным, пожалуй, престарелый дядюшка Бам из перевязочной, а также старшая сестра, две племянницы и чей-то внебрачный ребенок на женской половине. В покровительстве Бима родне не было ничего старомодного, никакого зазрения совести — на юге Англии не было более решительного и более преуспевающего радетеля семьи, и даже на юге Ирландии некоторые могли бы у него поучиться не без пользы для себя.

— Сюда, — сказал Бом.

Палаты примыкали к двум длинным коридорам, образующим при пересечении букву Т, или, точнее, обезглавленный крест, три оконечности которого расширялись, точно перекладины костыля, образуя просторные помещения, в которых размещались читальный зал, зал для письменных работ и зал отдыха, или «развалины», которые более остроумным служителям милосердия были известны под названием «сублиматорий». Здесь пациентов поощряли играть на бильярде, в «дротики», в пинг-понг, на пианино и в другие менее утомительные игры или же просто торчать поблизости, не делая ничего. Подавляющее большинство предпочитало просто торчать поблизости, не делая ничего.

Если на один миг принять ради удобства в качестве чисто описательного приема термины и ориентацию церковной архитектуры, расположение палат соответствовало нефу с трансептами, где к востоку от их пересечения не было ничего. Здесь не было незапертых палат, в обычном смысле слова, но комнаты-одиночки, или, как говорили некоторые, камеры, или, как говорил Босуэлл, обители, открывающиеся к югу от нефа и к востоку и западу от трансептов. К северу от нефа располагались кухни, трапезная пациентов, трапезная медперсонала, склад лекарств, уборная пациентов, уборная медперсонала, уборная для посетителей и т. д. Лежачие больные, а также более сложные случаи содержались вместе, по мере возможности в южном трансепте, откуда открывались камеры с мягкой обивкой, слывшие у остряков «тихими комнатами», «резиновыми комнатами», или, в примечательном сокращении, «тюфяками». Во всех помещениях было несусветно натоплено, и все провоняло паральдегидом и результатами расслабления запирательных мышц.

Когда Мерфи, следуя за Бомом, обходил палаты, пациентов было не так много. Одни находились на утренней службе, другие в саду, кто-то не мог встать, кто-то не желал, кто-то просто не встал. Но те, которых он таки увидел, отнюдь не были ужасающими чудовищами, каких можно было себе вообразить по рассказу Тиклпенни. Неподвижные и задумчивые меланхолики, сидевшие обхватив руками голову или живот, в зависимости от типа болезни. Параноики, лихорадочно испещрявшие листы бумаги жалобами на плохое обращение или записанными слово в слово отчетами о сообщениях их внутренних голосов. Гебефреник, исступленно бренчащий на фортепиано. Гипоманьяк, обучающий потреблению пойла синдром Корсакова. Истощенный шизофреник, окаменевший в позе падения, словно приговоренный навечно изображать tableau vivant, левая рука с погасшей, наполовину выкуренной сигаретой вытянута в напыщенном жесте, правая, трясущаяся и жестко-неподвижная, указует вверх.

Они не вызвали у Мерфи никакого ужаса. Наиболее легко среди его непосредственных чувств распознавались уважение и ощущение собственного ничтожества. За исключением маньяка, подобного олицетворению всех поклонников богатства, добившихся успеха собственными силами, восторжествовав над пустыми карманами и чистыми руками, у него создалось впечатление погруженности в себя, отрешенности и безразличия к неожиданностям неожиданного мира, которые он избрал для себя как единственное счастье и достигал так редко.