— Трагического происшествия, — сказал доктор Килликрэнки.

— Самая черта трагического происшествия, которая сослужила нам такую добрую службу в вопросе относительно способа смерти. В вопросе о способе смерти. Нам все-таки не следует жаловаться. Как там говорит поэт, Энгус, может, ты помнишь?

— Какой поэт? — сказал доктор Килликрэнки.

— Нет розы без шипов, — сказал следователь. — Я цитирую по памяти, горькой памяти.

— Мистер Клинч, прошу вас.

Бим и Тиклпенни протянули вперед руки с углами. Бим взял саван ин-фолио, ловко свернул его ин-октаво, и оба отступили назад. Самые дорогие друзья пододвинулись поближе к столу, с Селией в центре и по-прежнему чуть впереди.

— По всем статьям, — сказал следователь, — если я могу так выразиться без всякого предубеждения, это была личность, богато наделенная достоинствами, как умственными, так и физическими. Но…

— Вы забываете о нравственных, — произнес с насмешкой доктор Килликрэнки, — и духовных, или, как говорят некоторые, профессиональных.

— Но уцеле…

— С необычайным упорством, — сказал доктор Килликрэнки, — ускользающих от самой тщательной аутопсии.

— Но уцелело ли от них хоть что-то в пламени пожара, — сказал следователь, — это вопрос, который я, со своей стороны, и, я воображаю, никто, кроме принадлежащих к самому близкому кругу, не взялся бы решать. Вот в чем вы могли бы нам помочь.

После этих слов наступила такая тишина, что стал слышен легкий гул холодильников. Все глаза, общим числом семнадцать, бродили среди останков, пересекаясь между собой.

Какое многообразие способов избежать чужого взгляда! Бим и Тиклпенни вместе подняли головы, их глаза встретились во взгляде, одновременно нежном и пылком, они были живы и здоровы и нашли друг друга. Доктор Килликрэнки медленно опускал голову, пока не превратился только в череп, ноги и бороду. Немалой частью своей репутации он был обязан этому дару казаться погруженным в размышления, когда на самом деле его разум был совершенно пуст. Следователь вообще не двинул своей головы, он просто перестал удерживать фокус и — перестал видеть. Нири и Уайли спокойно переключили внимание на другие вещи, предметы обстановки в комнате, на яркую зелень и темную зелень по ту сторону стекла, которые накладывались на голубизну неба. Их отказ от своего права был очевиден. Куперу, которого приводила в замешательство любая мелочь, оказалось достаточно одного быстрого взгляда его единственного глаза. Мисс Кунихан отводила взгляд в сторону и возвращала на место, отводила и возвращала, удивленная и довольная своей твердой закалкой, досадуя, что не осталось ни единого следа того, что было ей знакомо, огорченная тем, что не может воскликнуть в присутствии их всех, указуя перстом в свое оправдание: «Вот он, Мерфи, чьим самым дорогим другом я была». Одна лишь Селия, казалось, была способна отдать вопросу, о котором шла речь, безраздельно все свое внимание, ее глаза продолжали терпеливо, серьезно и пристально двигаться среди останков, много времени спустя после того, как другие перестали смотреть, много времени спустя даже после того, как сама мисс Кунихан отчаялась доказать близость своего с ним знакомства.

Следователь, вздрогнув, очнулся ото сна, где ему привиделись сбитые кегли и сровненные с землей лунки, и сказал:

— Как успехи?

— Не могли бы вы его повернуть? — сказала Селия; это были ее первые слова за полные шестьдесят часов, ее первая просьба за такое долгое время, что она и не помнила.