Сказано это было с улыбкой, даже со смехом, но глаза Букреева в этот момент напоминали две холодные льдинки, и читалось в них недвусмысленное предупреждение папе Маю: дескать, смотри, парень, не надо со мной шутки шутить. Помни, что стало с твоим предшественником…

И именно в этот момент, как назло, папа Май заметил, что левую руку милейший Антон Евгеньевич держит в кармане своих просторных светлых брюк. Там, в кармане, помимо руки, угадывалось еще что-то объемистое, продолговатое – то ли фонарик, то ли бумажник, то ли недоеденный огурец… То ли пистолет.

Скорее всего, пистолет. Какие еще там к дьяволу огурцы?

И только теперь Майков вспомнил, что в офис свой он ехал не просто так, от нечего делать, а специально для того, чтобы узнать, как там поживают Алфавитовы денежки. Первая партия грязных этих денег только что пошла в один оффшор в качестве оплаты несуществующих товаров, якобы полученных от зарегистрированной там предусмотрительным Маем липовой компании. Платеж проводился через фирму папы Мая, и до последнего только сейчас дошло, как должен был воспринять Алфавит его столь поспешное появление у себя дома и что он, этот старый крокодил, должен был по этому поводу подумать.

– Елки-моталки, – сказал папа Май и звонко хлопнул себя по лбу. – Совсем из головы вон! Вы же, наверное, подумали, что с платежом какая-нибудь чепуха вышла? Фу-ты, черт! Извините, Антон Евгеньевич. С деньгами все в порядке, я к вам совсем по другому вопросу.

– Правда? – с видимым спокойствием сказал Алфавит. – Да я, в общем-то, и не сомневался, просто ты так сюда влетел, что я подумал: чем черт не шутит? Знаешь, как оно бывает: живет человек, живет, и вроде бы все у него в порядке, а потом на него будто затмение находит, и начинает он, болезный, творить невесть что – другим на удивление, а себе на погибель…

С этими словами он вынул из кармана и совершенно спокойно переложил за пояс брюк сзади большой черный пистолет с непривычно толстым, квадратным в сечении стволом – кажется, семнадцатизарядный австрийский «глок». Майков всухую сглотнул и криво улыбнулся внезапно онемевшим ртом. Заходи, значит, в любое время, по-соседски… Всегда рады видеть, и угощение у нас, значит, постоянно наготове. Девятимиллиметровое такое угощение.

– Тяжелый, зараза, – перехватив взгляд Майкова, с очаровательной улыбкой голливудского киногероя пожаловался Алфавит. – Не поверишь, иногда кажется, так и вшил бы кожаный карман. Ну, пойдем в сад, там воздух чище.

В саду, под цветущими вишнями, стоял светлый дощатый стол. Букреев смахнул со скамейки белые лепестки, уселся сам и предложил сесть Майкову. В воздухе стоял густой аромат цветения, кроны деревьев гудели, как провода высоковольтной ЛЭП: там, в белой цветочной кипени, деловито суетились пчелы. Повернув голову, Майков разглядел в дальнем конце сада то, чего не видел раньше, – парочку ульев, по старинке выдолбленных из цельных деревянных колод.

Откуда-то бесшумно возник здоровенный амбал в белой рубашке, молча поставил на стол бутылку, два стакана, пепельницу, положил рядом трубку мобильника и так же молча исчез, будто его и не было. Габаритами он, пожалуй, превосходил даже Простатита, но двигался с удивительной легкостью, выдававшей в нем очень опасного противника.

– Итак, – сказал Букреев, точным движением на четверть наполняя сначала один стакан, потом другой, – что же это за срочная необходимость такая? У тебя какие-то проблемы, дружок?

После того как между ними установились деловые взаимоотношения, Алфавит повадился именовать папу Мая дружком. В силу разных причин папа Май по этому поводу помалкивал, но в отместку стал звать Алфавита старым педрилой – разумеется, только мысленно.