Я выскочила на крыльцо и захлопнула за собой дверь, приглушив их крики и просьбы вернуться. Я сделала глубокий вдох свежего теплого весеннего воздуха, спрыгнула с крыльца и побежала.

Я нерешительно глянула на свою машину, припаркованную на обочине. Нет. Мне нужно было бежать. Нужно было выбегать свою злость. Нужно было чувствовать, как лицо обдает воздухом, и позволить тишине очистить мой разум.

Наклонив голову, я ускорилась, сумка стучала мне по плечам. Я бежала сквозь ночь, размахивая руками. Мимо темных в массе своей домов, крохотных лужаек, пустого участка со знаком «ПРОДАЕТСЯ» на обочине, узкой детской площадки с качелями и горкой.

Они думают, что я сошла с ума.

Джули думает, что я сошла с ума.

Моя подруга.

Я так и знала, что так будет, если я кому-нибудь признаюсь. И вот теперь я бежала на полной скоростью в ночь, как какое-нибудь животное, бежала бог знает куда. Одна.

Дина Фиар не могла мне помочь. И Джули. Бог свидетель, родители мне тоже не помогут. Они выглядели так, словно готовы запереть меня.

И вот я бежала вдоль улицы. Пробежала два квартала, затем третий, то вбегая в тускло-желтый свет уличных фонарей, то выбегая из него. Свет, потом тень.

Мне всю оставшуюся жизнь придется провести в тени?

Я не могла бежать вечно. Даже в своем невменяемом состоянии я понимала, что рано или поздно мне придется вернуться домой. И что тогда?

Мои ботинки стучали по мягкой траве. Где-то вдалеке раздались три коротких автомобильных гудка. Кроме этого было слышно лишь буханье моих ботинок по мокрой от росы земле.

Приблизившись к автобусной остановке на углу, я резко остановилось. Мне понадобилось время, чтобы восстановить равновесие. Я тяжело дышала, у меня болело в груди.

Я словила себя на том, что продолжаю размахивать руками; сумка, висящая на плече вдруг показалась мне очень тяжелой. Остановившись, я попыталась восстановить дыхание и уставилась на стеклянную автобусную остановку, освещенную высоким фонарем.

Уставилась на ярко-красное пятно за стеклом. Сильно присмотрелась, сфокусировала взгляд… и поняла, что красная клякса представляет собой красную толстовку. Через стекло остановки я увидела красную толстовку. И парня, на котором она была надета. На его голову был накинут капюшон. Парень, ссутулившись, сидел на краю скамейки, топая одной ногой.

Блэйд. Он меня не видел. Он сидел ко мне спиной, как будто ждал автобус. Но я знала. Знала, что он ждет меня.

Откуда он узнал, что я здесь буду? Да какая разница. Он преследовал меня. Я знала, что, куда бы я ни пошла, он будет там. Я знала, что он всегда там будет.

Я смотрела, как он непринужденно стучит ногой, потирает колено джинсов. Я стояла, сжав кулаки, а внутри у меня разгорался гнев, такой сильный, что у меня перед глазами поплыли красные пятна, такие красные, как его толстовка. Я кипела, чуть не взрывалась, моя ярость была готова выплеснуться разрушительной волной.

Он не может так со мной поступать!

Я вспомнила слова Дины Фиар. Услышала ее, как будто она стояла у меня за спиной.

— Ты должна снова убить его.

Я уже достала нож из сумки. Уже крепко сжала в кулаке его рукоять. Лезвие ножа все еще было в пятнах крови с того раза.

Я так его и не почистила. Не выбросила его и не спрятала. Я его сохранила… Сохранила, потому что, наверное, знала все это время, что использую его снова.

Мне хотелось закричать. Хотелось выкрикнуть весь мой гнев. Но я сдержалась. Сдержалась, не дыша, мысля уже не как человек. Я сдержала крик и подняла перед собой нож.

Я скользнула на остановку, прежде чем Блэйд успел обернуться, — и пырнула его ножом в спину. Воткнула лезвие посреди красной толстовки, глубоко воткнула и со злостью надавила, вдавливая его еще глубже.

Я резанула вправо. Затем вернула лезвие обратно и резанула влево.